Новый Мир ( № 11 2012) - Новый Мир Новый Мир

Да, прогресса уже не будет. Не потому, что он закончился, а потому, что его не было. Была вера в прогресс, вызванная великой европейской секуляризацией (музыки, литературы, всего) и великой европейской экспансией. И то и другое выдохлось — как раз под конец прошлого века. Конца истории, конечно, не произошло. Но межсезонье — в том числе и в музыке — чувствуется.

С. Зенкин. Работы о теории. М., «Новое литературное обозрение», 2012, 560 стр. (Научное приложение. Вып. CXII).

Это — очень короткая рецензия. Хотя книга Зенкина на этой «полке» самая крупная по объему (толще талмуда об Асмусе, о котором ниже) и заслуживает самого обстоятельного разговора.

Но рецензировать ее почти невозможно. Что и доказала попытка редакции «Неприкосновенного запаса» (2012, № 3) организовать на нее отклик (и на другую недавно вышедшую книгу Зенкина, «Небожественное сакральное»). Илья Калинин и Александр Скидан сказали много умных и справедливых вещей — но, собственно, ничего о самой книге (книгах).

Причина, думаю, даже не в том, что в сборник вошли статьи, писавшиеся в очень разное время (ранняя — 1991 года). Половина книг этой «полки» — это тоже «сборные солянки». Да и стиль Зенкина за эти годы не изменился.

Сложность в другом. При сохранении общей проблематики (гуманитарная мысль ХХ века) Зенкин почти каждую свою статью пишет как комментарий . Или — учитывая несколько негативное отношение Зенкина к понятию комментария — как некое пристальное прочтение того текста, или контекста, которым вызвано рождение той или иной статьи. Каждый раз возникает нечто новое, соответствующее вот именно этому поводу (конференции, сборнику статей, журнальному обсуждению…). Диалогический отклик. Не сиюминутный — спокойный, продуманный. Но именно отклик, теоретическая реплика.

Для понимания статей Зенкина — мастера восстанавливать контекст — требуется такая же процедура, какую предпринимает сам автор. Вчитываться в каждую статью, со всеми ее явными и неявными отсылками. В рецензии это немыслимо.

Зенкин сам отмечает, что в его текстах присутствуют «два типа рефлексии: герменевтическое вчитывание в чужие идеи и собственная постановка концептуальных проблем». Автор не строит теорий, у него нет одной «длинной мысли». Он рефлексирует те теории и мысли, которые попадают в его поле зрения. Рефлексирует контекст, в котором они оказались в этом поле зрения. И само это поле зрения.

Отсюда предельно отстраненная, безоценочная интонация. «Теоретичная», если брать это слово в его древнегреческом смысле (созерцательная). Почти вся книга посвящена литературе и литературной теории ХХ столетия (почему и вошла в эту «книжную полку»); но лишь по немногим упоминаниям можно понять, что сам автор жил в этом веке. Причем большую часть своей жизни.

И о советской идеологии Зенкин пишет sine ira et studio . Она для него — всего лишь частный, хотя и показательный случай «подъема идеологий» в современную эпоху. Рассмотрев, например, идеологические аспекты «рефлексии о культуре в советской науке 1970-х годов», Зенкин заключает: «Короткая, но блестящая история советской культурологии свидетельствует о том, что это научное направление было тесно связано со специфической социокультурной ситуацией „периода застоя”».

Вполне достойная теоретическая установка. Не смеяться, не плакать, но понимать.

М. А. Маяцкий. Спор о Платоне. Круг Штефана Георге и немецкий университет. М., Издательский дом Высшей школы экономики, 2011, 344 стр. («Исследования культуры»).

О круге, образовавшемся вокруг поэта-символиста Стефана Георге (1868 — 1933), и о культе Платона в этом круге я узнал за пару лет до выхода этой книги, в Риге.

Чем-то отравился (хотя чем можно отравиться в Риге?); отлеживаясь, почитывал альманах рижского «SeminariumHortusHumanitаtis» (очень рекомендую, есть в сети). Где и наткнулся на текст лекции Михаила Маяцкого. Почти неизвестный мне автор говорил о неизвестной традиции неакадемического платоноведения в немецкой интеллектуальной жизни 1910 — начала 1930-х (пока с интеллектуальной жизнью не сделали то, что сделали).

Сам Маяцкий (в той, юрмальской, лекции) рассказывал, что, изучая тему зрения у Платона и Аристотеля, все пытался понять, откуда эта тема возникла в 1924 году у Хайдеггера. «С другой стороны, я наткнулся в литературе там и сям на страшную полемику… В адрес некоего загадочного Круга Георге (George-Kreis) сыпались страшные громы и молнии» [11] . Потом линии сошлись. Выяснилось, что и платоновские штудии «георгиан» (Фридемана, Залина, Зингера, Хрильдебрандта) повлияли и на Хайдеггера. И не на него одного.

При чтении «Спора о Платоне» невольно вспоминаешь известную булгаковскую цитату о разрухе, которая прежде всего в головах. Профессор Преображенский имеет в виду, конечно, швондеров и шариковых… Публикация мемуарной, дневниковой литературы начала прошлого века дала другую картину. Разруха началась именно в головах Преображенских, чудесных интеллигентов с их сомнительными опытами.  Медицинскими, политическими, оккультными — всякими. С цветения всех сопутствующих «цветов зла». И не только в России. Как это и показывает книга Маяцкого.

Русские «рифмы» к символистскому культу Мастера, Стефана Георге [12] (которого, кстати, очень любили русские символисты) напрашиваются сами. Даже не знаешь, на какой остановиться. Домашняя религия «вечной женственности» Блока — Белого? «Башня» Вячеслава Иванова? Неудачливые розенкрейцеры 1920-х?  У «георгиан» было, пожалуй, все серьезнее. Сугубо мужское сообщество, со своими неписаными ритуалами. Брезгливость к современности с ее «софистикой», чаяние нового Царства. Платон, истолкованный как воспитатель и создатель «имперской утопии». Такой вот «афинский Георге» (лейтмотив платоновских штудий, опубликованных Кругом).

Царство (Reich), как известно, очень скоро наступило. Не совсем, правда, платоновское. Оказавшееся полной неожиданностью для большинства членов Круга.  И особенно для тех, кто более всего критиковал Веймарскую республику, рассуждал о «крови», «опьянении» и грядущем «обновителе народа». Пожалуй, этого ретроспективизма — взгляда на Круг Георге и его «платонолатрию» с точки зрения прихода к власти нацистов — в книге даже многовато. Так, что это немного заслоняет ту «разруху в головах», которая творилась в немецком университетском платоноведении.

Очень модной тогда становится, например, тема «Платон и Восток»; под таким названием выходят в Германии сразу две монографии, не говоря уже о многих статьях. Основной тезис: Платон почерпнул всю свою мудрость из древнего Ирана. Чуть ли не из рук самого Заратустры, ясное дело. Вся философия Платона при этом сводится — как и у «георгиан» — к мифам.

Или еще одна «контекстная» перекличка — русская, тех же 1920-х. Алексей Лосев и его неортодоксальные (с точки зрения академической науки) платоноведческие книги. И Яков Голосовкер с его интерпретацией Платона в «Иммагинативном абсолюте», крайне близкой той, которая исходила от Круга Георге. Лосев, правда, «георгиан» не читал (но читал общие с ними источники, Наторпа и Пельмина).  А вот Голосовкер даже мог знать некоторых из «георгиан» лично: в 1922 — 1923 годах стажировался как античник в Берлине…

На многие, в общем, параллели наводит эта замечательная книга: копать — не перекопать.

В. Парето. Трансформация демократии. Перевод с итальянского М. Юсима. М., «Территория будущего», 2011, 208 стр. («Университетская библиотека Александра Погорельского»).

«Трансформация демократии» — это такое академичное обозначение беспредела, охватившего Италию после Первой мировой. Самовольные захваты рабочими фабрик, сколачивание «красных гвардий».

Вот один из многих эпизодов, приводимых Парето.

«(Ла Стампа. 1920. 21 окт.) Кикко, арестованный в Марселе, сообщает, что… вечером 22 сентября он был на дежурстве вместе с некими Андреа Винченти и Джузеппе Росси. Они увидели, что мимо фабрики проходит человек, в котором узнали тюремного охранника. Они подошли к нему и потребовали документы, в чем тот отказал. Тогда они схватили его и затащили на фабрику, где он был обыскан и было найдено удостоверение охранника новой тюрьмы на имя Эрнесто Шимулы. Задержанного отвели на третий этаж здания, где собрались рабочие и работницы, заменившие хозяев… Представ перед своего рода трибуналом, в котором заседали и женщины, в том числе совсем молоденькие, он был приговорен к сожжению живьем в доменной печи».