Новый Мир ( № 11 2012) - Новый Мир Новый Мир

Уже в первой части становится ясно, что для всех главных героев привязанность к любимым — единственное средоточие жизни. Это болезненная, небезопасная привязанность [18] , подпитываемая страхом в любой момент ее потерять. Юные клоуны потому и едут венчаться, что заражены СПИДом и не могут рассчитывать на долгую счастливую жизнь. Они надеются, что, венчанных, — их на том свете не разлучат. Для мальчика Артема, живущего с ненавидящей его матерью и подкаблучником  отчимом, неприкаянный Папа — единственный свет в окошке. Для алкоголички Гали возвращение дочерей из детдома — последний шанс сохранить с ними связь (детей уже чуть не отдали на усыновление). Жизнь у всех держится на одной ниточке, и в конце первой трети фильма Сигарев ее одним махом перерезает.

Вот парочка новобрачных качается в электричке. Одинаковые перчатки без пальцев, одинаковые железные обручальные кольца… Молодая жена довольно басит: «Вот, повенчалися, такие!» — «Да. Теперь дальше не страшно», — вторит любимый, которого она зовет «Мама» (он ее, в свою очередь, — «Гришка»). «А мне наоборот — страшно. И еще этот дятел долбаный»… Подваливает паренек с тухлым взглядом. Стреляет сигарету, потом просит денег. Ему дают. Он уходит, приметив пачку купюр. «Во упырек! Хорошо хоть ножиком не полоснул!» Гришка хрипло смеется. Параллельно — Галины девочки садятся в маршрутку, едут. Одна у другой рисует на спине: «Рельсы, рельсы, шпалы, шпалы, ехал поезд запоздалый…»

Молодые собираются наконец выпить. Но «упырек» возникает снова, зовет новобрачного в соседний вагон — помочь надеть тяжелый рюкзак. Муж уходит. Гришка ждет, смотрит, качаются раздвижные двери вагона. Монтажный стык: мальчик Артем из первой истории вскидывается на кровати с отчаянным криком: «Папа умер!» Папа, собственно, ушел в воду на десятой минуте картины. Но мальчика ощущение непоправимой беды накрыло только сейчас. Ровно тогда же, когда и Гришку. Она вдруг лихорадочно вскакивает, бежит к двери, отчаянно ломится в соседний вагон… Дверь, дрожа от страха и возбуждения, держит давешний упырек. Молодая женщина, разбив стекло, глядит в окошко между вагонами. Видит, как человек пять отморозков прыгают на голове ее мужа, превращая ее в кровавое месиво. Еще один снимает это все на мобильник. Беспримесное, чистое зло. «Вы че? Он же больной! Вы че делаете?!» Гришка мечется по вагонам: хрипло орет: «Помогите!»  В вагоне мужики солидные, крепкие. Никто даже не шелохнулся. Гришка рвет стоп-кран. Ба-бах. Резкий толчок. Скрежет. Звук автокатастрофы. По логике экстренное торможение поезда вряд ли могло привести к столкновению с маршруткой. Просто мир у всех рушится одновременно.

Гришка в больнице трясется, сидя на корточках. Сигарев дразнит и нас и ее надеждой. Из-за двери, куда увезли ее мужа, выходит паренек с загипсованной ногой покурить, говорит: «Повреждения средней тяжести, врач сказал». Являются менты. Один циничный, мордатый. Другой — тупой. Циничный начинает у Гришки брать показания. Отправляет тупого узнать насчет повреждений и опросить пострадавшего. Тупой появляется через минуту: «А че ты меня послал? Он же умер» И вместо реакции Гришки мы видим Галю, которая во дворе уговаривает воющую собаку: «Ну что ты? Скоро хозяйки твои приедут» А мимо нее на негнущихся ногах проходит милиционерша из детской комнаты — ей уже сообщили. Галя, все поняв, бежит за ней по темной ледяной улице и только кричит: «Говори! Говори!»

Но это еще не самое страшное. Страшное впереди. Во второй части режиссер опускает нас в ледяную геенну запредельного, немыслимого страдания.

Вторая треть картины — диптих невыносимой боли. Сначала — многофигурный, сложнопостановочный эпизод похорон и поминок по мертвым Галиным дочкам. Потом — пьяный визит Гришки к священнику и ее возвращение в электричке. Между этими эпизодами, ровно посередине фильма, — поразительный план сброшенного с плотины и вмерзшего в лед велосипеда Темкиного отца. Знак бесконечности ада.

Над плотиной едет похоронный автобус. Внутри — два гроба, мертвые девочки в платках с посеченными лицами. Галя сидит, вцепившись одной рукой в край гроба, другой судорожно сжимая фотографию дочек. Напротив племянница — малахольная Ксюша. Ксюша ни с того ни с сего улыбается, и Галя вдруг страшно, жутко улыбается ей в ответ. После этой улыбки уже возможно все — любые бездны безумия. На кладбище — бессловесная, темная, тупая массовка. Галя сидит — ноги не держат. Вдруг она замечает у девочек пар изо рта. Ее переклинивает: «Живых хороните!» Обезумев, она ревет, как раненый зверь, рвется к дочкам: «Нету такого закона — живых хоронить!» Из последних сил, удерживаемая пожилой, рыхлой сестрой, Галя вопит: «Я на вас управу найду! Я Путину напишу!» Сестра взывает: «Мужики, помогите! Сделайте что-нибудь!» Все стоят. Что тут сделаешь?

Столовка, где накрыты поминки. Гале, связанной, ставят укол. Она беспомощно растекается киселем, — бессмысленный взгляд, крошки пирога изо рта… Окоченевшие старухи в черных пальто, платках и вязаных шапках, приняв водочки, — разговариваются… Медленно, скрипя шестеренками, начинает раскручиваться механизм поминок — коллективного ритуального избывания, заедания, запивания горя. Не помогает, не лечит. Изношенные старые дуры жуют беззубыми ртами, пьют, роняют слова, а девочки — в мерзлой земле.

Церковь, солнце, мороз. Гришка, замотанная красным шарфом, поджидает священника. Тот выходит, хозяйственно запирает двери. По дороге домой прихватывает с обочины охапку поленьев. Гришка, пьяно оскальзываясь, ковыляет за ним, пристает: «Зачем любить, если все равно забирают?» Батюшка не понимает: «Куда забирают? В армию? Обычное дело. Приезжай завтра, отслужу молебен за здравие». Но Гришка гнет свое, требует, чтобы священник ее отпел. Ведь она уже мертвая. Он разве не видит? Она хочет к любимому. Но если ее тут не отпоют, они на том свете не встретятся. Священник гонит ее: иди проспись! Она бросается на него с кулаками… Так и идут — впереди добрый пастырь, спешащий в тепло с полешками, позади — пьяная баба, умирающая от боли. Он ее не слышит, не понимает. И от церкви нету ни утешения, ни спасения. За кадром начинает звучать потусторонняя гитарная тема (музыка Павла Додонова). Гениальный трагический клип: Гришка в электричке. Идет, бежит по вагонам. Все двери легко открываются. Везде люди — чужие, буднично занятые своим. А любимого нет. Его нет в этом поезде. Его уже нигде нет. Гришка сидит, смотрит перед собой страшными, черными глазами. Из почерневшего рта вырывается беспомощный сип. Наконец она выговаривает еле слышно одно только слово: «Помогите!» То, что делает тут Троянова, — настоящий актерский подвиг. Так же, как и у Лапшиной, в эпизоде поминок. Режиссер не щадит ни актрис, ни зрителей. Все по правде. На экране — невыносимая, нечеловеческая концентрация боли. Невозможно пережить разрыв с близкими, утрату привязанности. У человека нет таких сил.

И в третьей части внезапно, вдруг обнаружится, что никакого разрыва и нет, что связь никуда не девается, что привязанность вечна и безопасна, как стальной страховочный трос. Словно в ответ на Гришкино: «Помогите!» — все под те же мистические гитарные переборы по двору зашагает Темкин отец в дырявых носках. Поднимется по лестнице, позвонит в дверь, получит в лоб от нового мужа своей бывшей и от нее самой, но, улучив момент, уведет-таки сына из этого страшного дома.

И Гришка, уже вскрывшая себе вены и опустившая руку в ведро с водой, ругая ругательски Бога: «Что вот ты сделал? У тебя че, руки из жопы растут? Вот и иди в жопу!», услышит вдруг стук в окно и увидит под окном избитого, перебинтованного возлюбленного в больничной пижаме. Он ей забинтует запястье, и потом они  вместе лягут в постель. И Гришка станет жаловаться: «У меня чувство, будто ты мне изменил. Все другое. Все не так. Нельзя умирать, козлина, — ты слышишь? Нельзя!» А у него по перебитому, распухшему носу поползет непрошеная, даже не заказанная режиссером слеза. Связь есть. И она совершенно не зависит от жизни и смерти.

Если нет утешения на земле, на помощь приходят умершие. И Теме. И Гришке. И ополоумевшей Гале, которая, наняв алкашей, чтобы раскопали могилку, приволакивает на санках мертвых дочек к себе домой. И вот уже они — живые и теплые — сидят на кухне в оцинкованной ванне. Она отмывает им лица и мажет зеленкой ссадины. Тут же лижется дворовая шавка, а девочки, балуясь, гоняют ногами кусок мыла в теплой воде. Галя, счастливая, надевает на дочек ночнушки, слушает, как они играют с говорящими куклами… Засыпает с ними в одной постели.

И финал. Утро. Возврат к реальности. К Гале в халупу стучится сестра: «Галя! Что же ты натворила? Ты зачем девок выкопала? Грех это!» Галя упрямо твердит: «Не отдам. Я газ пущу». Спускает мертвых девчонок в погреб и взрывает дом, зажав газовый баллон между коленей.