Призраки парка Эдем. Король бутлегеров, женщины, которые его преследовали, и убийство, которое потрясло Америку 1920-х - Карен Эбботт

ночные клубы и подпольные кабаки. Полторы сотни агентов со всей страны, созванные в Нью-Йорк, посещали заведения под видом завсегдатаев, собирая доказательства. 29 июня 1928 года, за несколько часов до первой облавы, “Отряд Мейбл” собрался в штаб-квартире Бюро на Парк-авеню 1. Костюмы были тщательно подобраны: искушенные ньюйоркцы прекрасно знали, что в любом ночном клубе самый скромный посетитель в потрепанном костюме – как правило, правительственный агент. Виллебрандт предприняла все меры, чтобы владельцы ночных заведений не узнали о ее планах. Агентов не выпускали из штаб-квартиры, место облавы им объявили в последний момент. Виллебрандт приказала даже отключить телефонные линии. Облава началась сразу после полуночи. По итогам ее было предъявлено обвинение 108 владельцам заведений, включая Тексас Гуинан[42], прославившуюся фирменным приветствием “Здорово, пьянчуги!”.

Время начала облавы совпало с моментом выдвижения Эла Смита в качестве кандидата от демократов на выборах 1928 года. Демократы обвинили Виллебрандт, которая обещала агитировать за республиканского ставленника Герберта Гувера, в использовании служебного положения в политических целях. Раздраженная обвинениями и обеспокоенная тем, что скандальные газетные заголовки могут отразиться на исходе предъявленных обвинений, она тем не менее сдержала слово: разъезжала по стране с выступлениями в пользу Гувера, склоняя на свою сторону женские объединения и христианские собрания грозными предупреждениями о том, что станет с Америкой, если на выборах победит Смит.

На церковном собрании в Нэшвилле, штат Теннесси, ее представили как “женщину, с которой обошлись самым несправедливым и жестоким образом”. Она убедила свою методистскую аудиторию голосовать против Смита не потому что тот католик, но потому что он угрожает сухому закону. “Губернатор Смит, – клеймила она, – намерен обрядить Штаты в белые переднички и заставить всех пойти в бармены”.

Виллебрандт ни словом не обмолвилась о религиозных воззрениях Смита, тем более не осудила их, но кандидат расценил ее речь как личное оскорбление – как часть “войны сплетен”, будто он получал указания из Рима. Он наградил Виллебрандт прозвищем, которое та сразу же отвергла, – “Порция[43] сухого закона”, – тем самым выразив свои чувства, к огромному удовольствию общественности. Журнал “Тайм” тут же встал на его сторону, заявив, что Виллебрандт “сама навлекла на себя обвинения демократов в религиозной нетерпимости”.

Газетчики раскопали новости о ее разводе 1924 года, спровоцировав самых ярых сторонников Смита написать в Министерство юстиции. На рабочий стол Виллебрандт легло письмо от некоего бизнесмена из Нью-Йорка: “Судя по истории Вашей жизни, изложенной в прессе, Вы кажетесь одной из тех женщин, сердце которой, подобно биржевому телеграфу, реагирует только на деньги и славу”. Дальше шли такие же язвительные разглагольствования, подвергавшие сомнению ее нравственность и репутацию и предсказывавшие, что она непременно попадет в ад.

Объявив, что ей уделяется “немного чересчур” внимания, Виллебрандт провела ночь, разъезжая по улицам Вашингтона на заднем сиденье автомобиля своей подруги, свернувшись в клубочек и рыдая. Когда Герберт Гувер победил, пресса несколько сменила тон; репортер “Кольер” заявил, что “ни одна женщина прежде не оказывала столько влияния на президентскую кампанию, как она”.

Виллебрандт развенчала слухи о своей грядущей отставке, втайне надеясь, что Гувер вознаградит ее преданность, назначив на должность генерального прокурора. И вот однажды февральским вечером 1929 года он позвонил ей домой.

– Кто у телефона? – вместо приветствия произнес Гувер. Он извинился, что не явился к ней лично, и затем сразу перешел к делу: – Я просто хотел сообщить, что новый генеральный прокурор – ваш друг. – И Гувер выложил напрямую, что его выбор пал на генерального поверенного Уильяма Д. Митчелла, нейтрально относившегося к сухому закону. – Я говорю это, потому что, возможно, когда вы познакомитесь, вам так не покажется, но так оно и есть, и мы хотели бы, чтобы вы остались… хотя бы на некоторое время. Это будет лучшим вариантом для вас.

Виллебрандт была потрясена. И поделилась с родителями этой смертельной обидой. “Мне было невероятно больно от того, что он вот так обошелся со мной… С его стороны было бы простой вежливостью пригласить меня к себе домой и сказать все глаза в глаза. Полагаю, это доказывает то, чего я всегда боялась и о чем давным-давно говорили мои инстинкты, – что по большому счету он не чувствует женщин равными себе и не ведет себя с ними так же, как с мужчинами”.

Она подала в отставку из Министерства юстиции 15 июня 1929 года, гордясь своим послужным списком. С 1922-го по 1928-й через ее руки прошло более 160 000 дел, так или иначе связанных с сухим законом. Из них 278 дел она лично представляла в Верховном суде, четвертое место среди всех членов коллегии. “Ее изящная точеная фигура стала там привычным украшением”, – как писали в “Американ меркури”. Спустя месяц она опубликовала книгу “Изнанка сухого закона”, в которой подробно описала успехи и (куда более многочисленные) неудачи самого непопулярного в стране законодательного акта. “Никакой политический, экономический или нравственный вопрос не занимал и не разделял американцев в такой степени, как проблема запрета алкоголя, – писала она в предисловии, – за исключением проблемы рабства”. Ее проза, перемежающая политический анализ с собственными жизненными наблюдениями, была окрашена в гневные тона.

Виллебрандт писала о “тошнотворных фактах”, сопровождавших получение разрешений на торговлю алкоголем, о “психологических травмах”, нанесенных невежественными политиками, о “дурной славе” продажных агентов и о “безрассудстве” отрицания того факта, что “мокрые” победили в этой войне. Последний факт был ее болезненным личным поражением – не потому что она так уж верила в этот закон, но потому что терпеть не могла проигрывать. Она пришла к следующему выводу: чтобы сухой закон был применен успешно, потребовался бы более тщательный и всесторонний отбор агентов и чиновников, особенно женщин, работающих над его осуществлением.

Она занялась частной практикой, открыв конторы в Вашингтоне и Лос-Анджелесе на паях со своим старым поклонником Фредом Горовитцем (чей отель “Шато Мармон” наконец-то открылся, и всю мебель и ткани для его интерьеров подбирала сама Виллебрандт). Одним из ее первых клиентов стала компания “Фрут Индастриз Лимитед”, которая совместно с калифорнийскими виноградарями использовала лазейку в законе Волстеда, чтобы производить столовое вино. Она сумела расширить их рынок сбыта, за что старые союзники по сухому закону назвали ее предательницей. “Я не обсуждаю с прессой свою частную практику”, – ответила она репортерам. Ее беспокоили не журналисты, а Аль Капоне, который пытался заключить сделку с конкурирующей компанией и создать свой рынок в Чикаго и Бруклине.

Ее бизнес благополучно развивался. Представляя Авиационную корпорацию, она выиграла два важных дела в зарождающейся области законов о воздухоплавании. Продвигая идею развития гражданской авиации, получила лицензию пилота и подружилась с женщинами-авиаторами Амелией Эрхарт[44] и Жаклин Кокран[45]. Ее деятельность привлекла внимание