Утро дней. Сцены из истории Санкт-Петербурга - Петр Киле

        Любовь Дмитриевна смеется до слез.

Сцена 2

Там же. Входит Блок, одетый по-зимнему, с саквояжем. Раздевшись, проходит в кабинет, находит письма, но, не вскрывая их, задумывается; сцена погружается в лиловый сумрак, в котором проступает гостиничный номер: на диване полулежит Наталья Николаевна Волохова, Блок то подсаживается к ней, то ходит вокруг.

               В о л о х о в аАх, как бы знала я, что любишь тыНе Деву Снежную, в которой смерть,И не Фаину, новый образ Девы,А лишь меня одну, какая есть,Без тайн сомнительных или могучих,Я, может быть, отозвалась давноНа зов, как глас трубы, к любви и браку.

                   Б л о кЛишиться дара мне? О, ради счастьяНа все готов!

               В о л о х о в а                        Позвольте не поверить.Да, если вас люблю, то как поэта,Мужчин без дара на земле не счесть.Но замуж выходить за соловьяОсобенно в наш век, когда от бракаПочти что не осталось ничего,По меньшей мере, глупо; согласитесь,Ну, вспомнив о жене; в ее ли ролиМне будет лучше?

                   Б л о к                                  Спорить не о чем!В делах любовных разум не советчик.

             В о л о х о в аНе о любви мы говорим, о браке.В любви я уступаю - против воли, -Поддавшись чарам песен и метели.Вам мало этого? Чего ж хотите?

                  Б л о кБыть всюду с вами. Следовать за вамиВ путях земных и далях необъятных,Где в тайне почивает Русь, и мглаКлубится, заволакивая небо...

             В о л о х о в аЯ не колдунья, тайн я не открою.

                  Б л о кОткрою я - чрез образ твой летучий,Приснившийся недаром мне ещеДо нашей встречи...

              В о л о х о в а                                    В "Незнакомке", да?

                   Б л о кНет, раньше, в юности, в моих прогулкахВ Шахматове по весям и полям,И образ твой двоился, как и ныне:И прелесть одичалая, и разум -Как бездна звездной ночи, и рассвет.

              В о л о х о в аЯ понимаю. В грезах ваших этихБрюнетка обернулась вдруг блондинкой,Явившись наяву.

                  Б л о к                                Нет, мир великИ полон образов, влекущих сердцеТо в юности, то в зрелые года,То к свету дня, то к безднам звездной ночи,Что так сродни полету в вышинеС дыханием веселым перед смертью.А, хочешь, улетим мы вместе ввысь?

               В о л о х о в а             (приподнимаясь)Мелькнула мысль ужасная, о, Боже,В глазах твоих и облике твоем...И весь он помертвел на миг какой-то...Не знала я, ты можешь быть и страшным.

                   Б л о кПрости! Измучил я тебя, до смертиУстал я, что спасло, пожалуй, нас.

Лиловый сумрак исчезает, и Блок обнаруживает себя сидящим за письменным столом.

Б л о к. Я мог ее убить? Что за безумные мысли на гребне любви, на ее отлете, как волна сходит на нет? Не было любви, была влюбленность.

Солнечный свет ударяет в окно; Блок выходит из-за стола.

              Б л о кЯ помню длительные муки:Ночь догорала за окном.Ее заломленные рукиЧуть брезжили в луче дневном.

Вся жизнь, ненужно изжитая,Пытала, унижала, жгла;А там, как призрак, возрастая,День обозначил купола;

И под окошком участилисьПрохожих быстрые шаги;И в серых лужах расходилисьПод каплями дождя - круги;

И утро длилось, длилось, длилось...И праздный тяготил вопрос;И ничего не разрешилосьВесенним ливнем бурных слез.

Сцена 3

Там же. Блок один, то сидит за столом у себя в кабинете и пишет, то ходит по комнатам с книгой в руках, а где-то рядом постоянно проступает Любовь Дмитриевна, то прислушиваясь к нему, то проговаривая отдельные фразы из ее писем.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. О, как я люблю театр! Я совсем, совсем в родной стихии!

Б л о к. Надеюсь, надеюсь. Хорошо, что в труппе Мейерхольда все тебя знают, и ты почти всех и даже дружна...

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Играю не так, как надо; боюсь, то, что делаю, - не искусство. Но все же меня наши все принимают очень всерьез как актрису.

Б л о к. Милый Всеволод Эмильевич! Узнаю его речи.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. У меня есть фантазия, есть темперамент, но нет мастерства, из которого рождается художественный образ актера. Скульптор без мрамора.

Б л о к. Без резца?

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Затеяла легкий флирт.

Б л о к. А?

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Есть в возможности и влюбленность.

Б л о к. Ну, конечно!

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Не хочется писать мои похождения - может быть, сейчас уже все кончено, может быть, и еще хуже будет - не знаю. Много хорошего в этой безалаберности все-таки.

Б л о к. Вряд ли.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Хорошо, море близко, и о тебе, о тебе поется здесь, чистом, нежном, ненаглядном. Хочется окружить тебя нежностью, заботиться о тебе, жить с тобой в Шахматове.

Б л о к. Ну, начинается.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Безумная я, измученная душа, но люблю тебя, бог знает, что делала, но люблю, люблю, люблю и рвусь к тебе.

Б л о к. Да, надо бы вернуться, пока не поздно.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Может быть, тебе будет больно. Но и мне было больно, ох, как больно, пока ты искал. Дай мне быть уверенной в тебе, в твоем ожидании, как ты был уверен во мне.

Б л о к. Я думаю о тебе каждый день. В твоих письмах ты точно что-то скрываешь. Но мне можно писать все, что хочешь. И даже должно.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Я не считаю больше себя даже вправе быть с тобой связанной во внешнем, я очень компрометирую себя. Как только будет можно, буду называться в афишах Менделеевой. Сейчас не вижу, и вообще издали говорить об этом нелепо, но жить нам вместе, кажется, невозможно; такая, какая я теперь, я не совместима ни с тобой, ни с какой бы то ни было уравновешенной жизнью, а вернуться к подчинению, сломиться опять, думаю, было бы падением, отступлением, и не дай этого бог. Ты понял, конечно, что главное тут влюбленность, страсть, свободно их принимаю. Определенней сказать не хочу, нелепо.

Б л о к. Да уж. Всего хуже - не знать. Что бы я ни узнал, мне будет вдвое легче. (Хватает первое, что попалось под руку, и бросает в дверь.)

 Любовь Дмитриевна исчезает, Блок один. И тут звонок, входит Любовь Дмитриевна. Блок бросается к ней, она плачет.

Б л о к. Вернулась!

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Здравствуй! Я не надолго. Гастроли на юге продлятся до осени. Я уже не могла, не объяснившись с тобой, ни играть, ни дышать.

Б л о к. Кто он?

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Тебе не нужно его знать. Пусть это будет паж Дагоберт, как я называю его.

Б л о к. В самом деле в нем есть что-то пажеское (он молод, юн?) и средневековое (честь, верность)?

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Нет, нет. Он молод, да, южанин с украинским акцентом, с повадками хищника.

Б л о к. Понятно. А ведь Боря Бугаев сошел бы за пажа Дагоберта.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. У рыцаря с его прекрасной дамой паж... Да, и на такую роль он напрашивался отчаянно.

Б л о к. Бедный Боря!

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Бедная-то я.

Б л о к. Он бросил?

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Нет, я порвала - глупо, истерично, беспричинно.

Б л о к. Беспричинно? И он принял?

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а (заливаясь слезами). Не смотри.

Б л о к. Прости. Здесь твой дом, моя милая. Осень проведем вместе в Шахматове. А там - жизнь подскажет.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Ты хочешь испить из чаши моего горя?

Б л о к. Кто повенчан на счастье, тот повенчан и на горе.

Сцена 4