Утро дней. Сцены из истории Санкт-Петербурга - Петр Киле

 Волохова покачивает головой с удивлением.

В супружестве и трудном , и чудесномВоспитана уж так я, как хотите,Свобода, равенство - мне все дано.

               В о л о х о в аНу, впрямь социализм.

      Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а                                          Времен величье,Знамение - все он провидит в нем.

                В о л о х о в аДа, самоценность личности и воли,Я понимаю, - в этом весь поэт,В чистейшем виде русский гуманизм,Что с молоком он матери впитал,Как говорит, но верен не идее -Всегда и всюду жизни, словно чуду.

       Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н аДа, кредо здесь его, сказать бы можно,Когда б теории он не любил.Вы любите его? Или влюбленностьВам кружит голову, да, как вино?

               В о л о х о в аЯ сознаю вполне его значенье,Но как поклонница его, которойВниманье лестное он уделил,Влюбленный не в меня, боюсь, а в образ,Пригрезившийся ему в далеких весях,То Снежной Девой (Разве то не Смерть?),То русской женщиной-полуцыганкой,Влекущей тайнами самой Руси.

       Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н аОн вас находит русской совершенноИ складом речи, статью и умом,И Русь за вами проступает зримо,И жаждет он признанья у нее,Склоняя голову у ваших ног.

             В о л о х о в аС ним я теряю самое себя,Что мне и вовсе ни к чему, но хуже:И он прозрачен, словно херувим,Весь светел в нимбе пепельных волос,Нездешним кажется, не осязаем.

      Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н аКаков он есть, вы примете его?

              В о л о х о в аНет, я актриса, вряд ли выйду замуж;Вне быта, вне житейской суетыМы, как весталки, служим Аполлону.

       Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н аОн любит вас и, значит, жаждет чуда;Готов поверить в новую любовь,А с нею воцарится в мире новь.

              В о л о х о в аНет, нет, все это свыше сил моих.Я рада встрече - редкая удача!Нечаянная радость, как весна,Не может длиться долго, к сожаленью.

       Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н аКак молодость, и красота увянет.Будь Ангелом-хранителем его.

              В о л о х о в аО, боги! Ты не рада? Иль не веришь?Соперницей твоей я не былаИ уж не буду, это вижу, ясно.

Слышны беготня и крики Блока и Веригиной.

Пусть длится радость - тешится дитя,А мы, как няни, спорим не шутя.                    (Уходит.)

        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н аТеперь я знаю, что мне предпринять.Я - Коломбина. Гей, где Арлекин?

Разносится звон колокольчика; Любовь Дмитриевна выходит открыть дверь; в дверях Чулков.

Ты легок на помине. Увези         (хватаясь за шубку)Сейчас туда, туда, на острова!           (Уходит из дома.)

Сцена 4

 Квартира полковника Кублицкого. Блок в той комнате, где был его кабинет. Входит Евгений Иванов.

Б л о к (вскакивая навстречу). Здравствуй, Женя! Как я рад! Располагайся, посмотри журналы. Я сейчас. (Возвращается к столу и пишет).

И в а н о в. Я снова вижу тебя у матери.

Б л о к. Мы съехали с Лахтинской. Нет, не разъезжаемся, хотя, кажется, удобный случай. Люба в Шахматове, и мама, ты знаешь. Осенью поищем другую. Я обложился книгами и журналами - появилась возможность подзаработать критикой, да и высказаться хочу, не все же молчать, вводя в заблуждение друзей.

И в а н о в (листая журналы). Каковые дружно выступили как недруги.

Б л о к. Свои люди - сочтемся.

И в а н о в. Ах, прости!

Б л о к. Нет, нет, милый Женя, ты можешь говорить. Я занят перепиской начисто, все здесь уже сложилось.

И в а н о в. А статья Белого о твоем сборнике "Нечаянная радость" - это, что, объявление войны?

Б л о к. Для него - это критика и жестокая, а для меня уже нечто пережитое мною самим.

И в а н о в. "Стихи о Прекрасной Даме" вобрали, утверждает Белый, раздумья Платона, Шеллинга и Владимира Соловьева, гимны Данте, Петрарки, Гете, Лермонтова, Фета... Ого! "Вдруг он все оборвал": в "Балаганчике" и в "Нечаянной Радости" - "горькое издевательство над своим прошлым".

Б л о к. Над великими именами? Нет.

И в а н о в. "Блок оказался мнимым мистиком, мнимым теургом, мнимым провозвестником будущего".

Б л о к. Адепты и пророки ошиблись, я виноват.

И в а н о в. Между тем, видите ли, как поэт, как художник он вырос, окреп, расцвел; "становится - какие слова! - народным поэтом"; "тончайший демонизм" жизненных впечатлений удивительным образом сочетается в новой книге "с простой грустью бедной русской природы".

Б л о к. Все пыжится, а соврать не может.

И в а н о в. "Нам становится страшно за автора. Да ведь это же не Нечаянная Радость, а Отчаянное Горе".

Б л о к. А я сказал Веригиной: "Нечаянная Гадость". Тоже неплохо. Или: "Отчаянная Гадость"!

И в а н о в. Это русское Горе-Горькое сгубило многих витязей. Следуют имена Гоголя, Достоевского, Некрасова, даже Льва Толстого, Успенского, сошедшего с ума. Как устоять Блоку? Когда у него нет веры, даже его "полевой Христос" - оборотень, вовсе не Христос, а леший.

Б л о к. В самом деле, как?

И в а н о в. За всем этим однако Белый увидел обнаженную душу поэта. "Мы с тревогой ожидаем от нее не только совершенной словесности, но и совершенных путей жизни".

Б л о к. В одном он ошибается. Издевательство искони чуждо мне, и это я знаю так же твердо, как то, что сознательно иду по своему пути, мне предназначенному, и должен идти по нему неуклонно. Я убежден, что и у лирика, подверженного случайностям, может и должно быть сознание ответственности и серьезности, - это сознание есть и у меня. Я поблагодарил Борю и совершенно искренне за критику, также и Брюсова.

И в а н о в. О, Брюсов сказал проще и лучше Белого. Блок - "поэт дня, а не ночи, поэт красок, а не оттенков, полных звуков, а не криков и не молчания. Он только там глубок и истинно прекрасен, где стремится быть простым и ясным. Он только там силен, где перед ним зрительные, внешние образы... Перед нами создается новая вселенная, и мы верим, что увидим ее полную и богатую жизнь ярко озаренной..."

Б л о к. Новая вселенная? Однако брань продолжается.

И в а н о в. Это Чулков подливает масла в огонь, ставя тебя с Вячеславом Ивановым во главе якобы нового течения, идеи которого формулирует то как "соборный индивидуализм", то как "мистический анархизм".

Б л о к. "Мистический анархизм"! А есть еще - телячий восторг. Ничего не произошло, а теленок безумствует. (Выходит из-за сто-ла.) А ведь есть вещи поважнее. Вторую Думу распустили.

И в а н о в. Все вернулось в круги своя?

Б л о к. Теперь уж торжество реакции полное.

И в а н о в. Все, как водится, - аресты, высылки, казни.

Б л о к. Знаешь, я готов обратиться... к царю? К нему уже обращались. К рабочему.

Эй, встань и загорись, и жги!Эй, подними свой верный молот,Чтоб молнией живой расколотБыл мрак, где не видать ни зги!..Как зерна, злую землю ройИ к солнцу поднимись. И ведай:За их случайною победойРоится сумрак гробовой.

И в а н о в. Милый Саша, ты уже ввязался в полемику с символистами, коих ты лучший представитель. Теперь куда замахнулся? Пророки плохо кончают, о чем напоминает тебе и Андрей Белый.

Б л о к. Ох, еще не то у меня здесь!

И в а н о в. Я верю. Но ты же лирик, тончайший. Почему ты здесь в одиночестве? Тебе лучше быть влюбленным.

Б л о к. Я и влюблен, и люблю. Кроме тех, у меня есть третья - Россия. От нее мне никуда не уйти. Я слышу "Песню Судьбы".

АКТ  IV

Сцена 1

Квартира Блока на Галерной. Четыре комнаты, вытянутые вдоль коридора, в конце которой кабинет поэта с той же старинной мебелью, что и на Лахтинской. В небольшой гостиной Любовь Дмитриевна и Волохова усаживаются на диване; Блок, легкий, стремительный, то куда-то исчезает, то почтительно останавливается у двери.