Игрушки дома Баллантайн - Анна Семироль

Они налетают на него вдвоем, обхватывают руками, всхлипывают.

— Эй, ну-ка, оба обратно, — ворчит Этьен, пытаясь одновременно высвободиться из цепких объятий и не уронить мотоцикл. — Мы так не договаривались. Ребят, ну правда!

— Возьми нас к себе, — тихо плачет Сибил. — Не бросай нас…

— Пожалуйста, не оставляй нас! — умоляет Уильям, уткнувшись в живот Этьена заплаканным лицом.

— Я приеду, — пытается соврать Легран.

— Ты не приедешь! — отчаянно кричат близнецы в один голос.

— Вы меня свалите вместе с мотоциклом. Ну-ка, спокойно. Мелкие! Эй! — строго хмурит брови Этьен.

Они послушно разжимают руки, отходят к обочине. Этьен смотрит на них — заспанных, в мятых пижамах, с растрепанными светлыми кудрями — и чувствует себя подлецом. Он ставит мотоцикл на подпорку, присаживается перед близнецами на корточки. Стирает слезы со щек Сибил, потом Уильяма.

— Так, ангелочки… У вас память хорошая?

Они кивают, все еще всхлипывая.

— Брикс-авеню, тридцать шесть. Напротив Канви-парка, бывали там?

— Бывали…

— Это совсем рядом со станцией монорельса. Не доходя четверть мили до Авер-кросс. Запомнили?

Кивают. Вытирают рукавами носы.

— Я всегда буду вам рад. Живу я один, вы никогда не помешаете.

Сибил протяжно всхлипывает. Этьен гладит ее по голове, заправляет за уши растрепанные волосы.

— Я поговорю с вашим отцом. Думаю, он не станет возражать, если я буду забирать вас раз-другой в месяц.

— У тебя есть, где играть? — с надеждой спрашивает Уильям.

— Конечно. У меня есть оранжерея. Там настоящие маленькие джунгли, даже игуана живет. За оранжереей приглядывает пожилая глуховатая мэм, но она вам мешать не будет.

Уильям берет сестру за руку, смотрит Этьену в глаза.

— Мы больше не будем плакать.

— Ты молодец, настоящий мужчина.

Этьен встает, обнимает обоих.

— Я вас хочу попросить, можно?

— Можно, — мурлычет Сибил и льнет к его ладони.

— Не теряйте друг друга. Никогда. Даже если вас разлучат. Вы всегда друг друга услышите. Мир мал на самом деле, в нем всегда можно найтись. Только не сдавайтесь.

— А ты? — спрашивает Уильям. — Ты нас найдешь?

— Даже не сомневайтесь. А теперь бегите домой, пока родители весь городок в поисках вас не перевернули.

Он ерошит светлые кудри близнецов, опускает на лицо защитные очки, надевает краги. Убирает подпорку мотоцикла, садится. Оборачивается к детям и подмигивает:

— И не плакать!

— Не плакать, — соглашаются Сибил и Уильям.

С ревом заводится двигатель «железного коня». Этьен машет им на прощанье рукой, секунды — и он исчезает за поворотом.

— Пойдем… — вздыхает мальчишка.

Сибил переступает босыми ногами, морщится.

— Пятку ушибла, когда бежали, — жалуется она.

Брат усаживает ее на край тротуара, садится рядом. Девочка кладет ему ногу на колени, Уильям осматривает ссадину на пятке. Накрывает ранку ладонью правой руки, левой переплетается с Сибил пальцами.

— Сейчас у меня немного поболит и пройдет, — обещает он.

К дому они возвращаются, бережно поддерживая друг друга под руку. Сибил идет ровно, Уильям слегка прихрамывает.

— Ой, папа… — испуганно ахает Сибил.

Брендон ждет детей у калитки. Они подходят, делают виноватый вид. Он подхватывает обоих на руки, относит в дом. В прихожей ставит на пол, смотрит на них ласково и качает головой.

«Пожалуйста, не делайте так больше. Я волновался».

— Мы же дома, — вздыхает Уильям.

— И больше мы так не сделаем, потому что Этьен уехал и не вернется, — шепотом говорит Сибил и отворачивается.

В восемь утра просыпается Эвелин. Находит подсунутый под дверь комнаты исписанный мелким почерком лист и картонную папку. Трет сонные глаза, зевает, возвращается в кровать. Откидывает занавеску, чтобы впустить в комнату побольше света и прочитать послание.

«Моя дорогая Эвелин. Прости, я не стал тебя будить, чтобы попрощаться. Иначе я не смог бы уехать. Ева, нам нельзя быть вместе. Я — это вудупанк, а вудупанк — это громадный соблазн и риск для тебя. Я не сумею тебя удержать и сберечь, Ева. Во время ритуалов ты становишься другим человеком. Страшным, властным, чужим, одержимым. Ритуалы для тебя превратились в наркотик. Я распускаю людей официально и прошу тебя не искать никого из нас. “Цветок тиарэ” теперь полностью принадлежит Агнесс Флетчер, я не буду мозолить тебе глаза в Нью-Кройдоне.

В папке — бумаги, оформленные на тебя. Лавандовое поле близ Гринстоуна теперь твое. Помнишь, ты спросила, что я могу тебе дать? Свободу, Ева. Без любви только она имеет смысл. Будь счастлива, моя Мадан. Прощай.

Любящий тебя, Э. Л.».

— С-скотина, — цедит Эвелин сквозь зубы. — Тварь трусливая! Предатель!

Дрожащими руками она комкает письмо, швыряет его на пол. Туда же летит папка с документами. Девушка мечется по комнате, натыкаясь на мебель, как слепая.

— Испугался, Легран? Я, значит, чудовище, да? Подменыш? — шипит Ева, кривя губы.

— Ева, что случилось? — испуганно спрашивает из коридора Элизабет.

Эвелин рывком распахивает дверь, предстает перед матерью в одной ночной сорочке, с лихорадочно блестящими глазами.

— Все хорошо, мама. Я теперь хозяйка большого куска земли и снова девушка на выданье!

Элизабет смотрит на дочь с тревогой, тянется пригладить взъерошенные черные волосы. Эвелин отшатывается, улыбается, как одурманенная.

— Что же вы мне раньше не сказали, что я про́клятая, мам?

— Ева, родная, ну что ты такое говоришь? Что произошло? Вечером же разошлись спокойно, обо всем договорились…

— О чем же? — щурится Эвелин.

Элизабет растерянно хватает ртом воздух, ищет слова.

— Что ничего не меняется… ты наш любимый ребенок, Этьен тебя любит… Что ты не станешь больше…

— Не любит, мама! И никогда не любил, как я и думала, — давится горькими словами Эвелин. — Сбежал, как только подвернулась возможность. Мерзавец. Ничего. Он мне не нужен. Не нужен!

— Тише, не кричи, — умоляет Элизабет. — Успокойся, родная.

— Я спокойна, мам. Я даже рада, что не ошиблась в нем. Мне не нужен трус в качестве мужа.

— Ева…

— Ни слова не желаю слышать, мама. Ни слова больше о нем. Дай мне побыть одной. Я приведу себя в порядок и спущусь завтракать.

Она выходит, когда младшие уже допивают какао и доедают остатки лимонного пирога. Берет со стола нож и срезает под корень плотно заплетенную косу. Короткие пряди рассыпаются по щекам.

— Ева! — ахает мать.

— Меняю имидж, — невозмутимо отвечает Эвелин.

— Милая, ты ж ее десять лет отращивала…

— Я без волос перестаю быть твоим ребенком?

Элизабет поджимает губы, качает головой. Близнецы смотрят на Эвелин осуждающе. Она ловит их суровые взгляды, подмигивает заговорщически:

— А с кем я сейчас купаться пойду, кто-нибудь подскажет?

— С мамой.

— Сибил, ты чего такая мрачная?

Девочка встает из-за стола, брат тут же присоединяется к ней.

— Зачем ты все портишь? — спрашивают они в один голос.

Ева делает вид, что не услышала.

— Скорее собирайтесь! Мам, и ты. Идем купаться, а потом заглянем в магазин, прикупим мелкашкам ко дню рождения обновок. Мам, ну не смотри так. Хочешь, я тебе прическу такую наверчу, что полгорода помрет от зависти?

— Тоже ножом? — без улыбки спрашивает Элизабет.

Девушка убирает нож в ящик стола, пожимает плечами.

— Расческой и плойкой, конечно. Могу чуть-чуть подровнять ножницами. — Ева разжимает левую ладонь, в которой держит отрезанную косу и маленькую куколку вуду. — А, чуть не забыла. Сибил, держи игрушку.

Фигурка ложится в подставленную ладонь. Девочка тут же прячет ее в нагрудный карман. Уильям еле заметно улыбается.

— Сибил, пойдем одеваться?

— Отдельно! — успевает строго прикрикнуть Элизабет, прежде чем близнецы убегают на второй этаж.

В детской Сибил вытаскивает куколку из кармана, глаза сияют от восторга.

— Мы же его никому не отдадим? — спрашивает она брата.

— Конечно. Спрячь получше. Ева захочет его найти и сломать. Нельзя позволить.

— Надо носить с собой. Всегда-всегда. Тогда ничего не случится.

Мальчик кивает, достает из ящика стола жестяную коробку от леденцов. Девочка бережно укладывает в нее фигурку, поглаживая ее пальцем. Накрывает носовым платком.

— Спрячь. Вернемся — я сошью мешочек, чтобы носить на шее.

— И мне тогда. А то нас смогут различать по нему.

— Будем носить по очереди, — решает Сибил. — А теперь переодеваемся. Я хочу к морю.

На пляже Эвелин садится по-турецки и начинает плести из отрезанных волос длинную веревочку толщиной почти в мизинец. Тонкие пальцы с покрытыми бледным перламутром ногтями ловко завязывают узелок за узелком.