Рождение музыканта - Алексей Новиков

Хор, покинув снопы, дружно откликнулся:

Чужеземцам не достанетсяРусским царством николи владеть!

– Фора! Бис! – гремели партер, ложи и раёк-парадиз. То уже не театральный ветер кружил вокруг театрального овина. То поднялась в зале истинная буря всеобщего восторга. Рукоплеща артистам, каждый помнил непреходящую славу недавних лет. Никто не забыл об участи, уготованной в России Бонапарту: – Бис!.. Фора!..

И, покорный общему движению, господин Кавос снова начал ритурнель к полонезу. У рампы все еще стояли Матвей Сабинин, дочь Ивана Сусанина и костромские мужики, – на кой им шут полонез? Но не мужикам же судить о том, что потребно в опере? На то стоит за пультом сам сочинитель. Он уверенно подает знак к повторению куплетов, и галантный полонез, переливаясь из оркестра на сцену, снова заполняет костромскую пустошь.

Куплеты были, как всегда, повторены, а потом хор удалился со сцены, потому что опера есть опера и давно надлежало изъясниться влюбленным. Оставшись наедине, они кое о чем между собой поговорили, а потом Маша Сусанина, оборотясь к Матвею Сабинину, исполнила грациозную ариетту, как нельзя более подходящую для костромской девицы, знающей толк в итальянских руладах. Когда дочь Сусанина томно замерла в заключительном фермато, поклонники дивы готовились поднять в театре новую бурю, но Матвей Сабинин поднял руку, намереваясь ответствовать своей суженой.

Между тем резвокрылый амур, залетев ненароком в костромской овин, уже соединил пылающие сердца: все было готово к любовному дуэту. Но кто-то, незваный и непрошенный, дерзко отхватил в оркестре камаринскую… Если бы дамы, почтившие своим присутствием театр, могли знать, чья всклокоченная борода метнулась теперь в оркестре между скрипок! А камаринский мужик еще раз притопнул и, отделав бойкое коленце, подмигнул влюбленным. Влюбленные запели, но тут, кажется, опешил и сам камаринский мужик. Ни во хмелю, ни с опохмелок еще не снилось ему, чтоб вели на Руси любовные речи под его удалый наигрыш. В лесной Костроме, и там такого не бывало. Только опять же Кострома опере не указ!..

По счастью, поклонницы господина Кавоса не имели понятия о существовании камаринского мужика и уж вовсе не были уверены в том, знакомы ли пейзанам возвышенные чувства, а если и знакомы, то как изъяснять им сии чувства в отечественной опере?

– Charmant![27] – на всякий случай шептали дамы и, в дань патриотизму, переходили на русский диалект: – Шармантная музыка, n'est pas?..[28]

В это время господин Кавос, чертя палочкой молнии, завершил камаринский дуэт.

– Приготовьтесь, сударь! – Взъерошенный, небритый человек подбежал за сценой к знаменитому басу Злову и, водя пальцем по растрепанной тетрадке, еще раз повторил почтительным топотом: – Петр Васильевич, приготовьтесь – выход!..

Петр Васильевич Злоd поправил соболью шапку, обдернул атласную рубаху под синим кафтаном и, выйдя на сцену, объявил, что он-то и есть Иван Сусанин.

Публика дружно рукоплескала артисту, стяжавшему славу и в Москве и в Петербурге. Отвечая на приветcтвиz, Злов кланялся во все стороны, вызывая новые овации.

Музыка молчала. Музыканты гурьбой пошли курить. И Матвей Сабинин опять имел достаточно времени, чтобы еще раз обсудить с Сусаниным события на Руси. Да, отечество спасено. Но недобитые вражьи шайки еще рыщут повсеместно. Как быть россиянам? Матвей Сабинин вопросительно глянул на господина Кавоса и, поймав повелительный его жест, изъяснил в новых куплетах мысли и чувства, приличные обстоятельствам:

Пусть злодей страшитсяИ грустит весь век.Должен веселитьсяДобрый человек!

Опера заморского маэстро шла к важному перелому. Настало время раскрыть в музыке русские характеры, и для этого вслед за Сабининым тот же куплет пропели Маша и бас Злов. А потом господин Кавос тотчас сладил из тех же куплетов развернутое трио. Tempo, signori!..

Но напрасно лорнеты чайльд-гарольдов отправились в рассеянное путешествие по ярусам – события были не за горами. Напрасно и беспечные красавицы, наскучив долгим трио, обратились от сцены к конфетам. Еще не успеют опустеть атласные коробки, как кончится трио и события непременно произойдут.

Пусть зоилы клевещут, что музыка господина Кавоса топчется в бесконечных рамплиссажах. В оркестре уже слышится скок вражьих коней. Как бы ни были далеко от Домнина враги, они поспеют как раз вовремя, чтобы захватить трио врасплох. Тогда снова будут забыты конфеты от Молинари, а монокли чайльд-гарольдов возвратятся к сцене. И пора! Там уже сверкают кривые польские сабли, и ведомые паном есаулом хористы все теснее окружают Ивана Сусанина.

Что мне делать, я не знаю! —

поет в затруднении бас Злов.

Однако господин Кавос тотчас приходит ему на помощь. Непременно надо попотчевать незваных гостей знаменитыми куплетами, которых они еще не слыхали, хотя именно им, злодеям, и надлежит страшиться и грустить весь век. О том и поет теперь сызнова Иван Сусанин.

Могучий бас Злова перекрывает весь польский хор, но злодеи не обращают на это никакого внимания, они отчаянно торопятся и поют в быстром темпе:

В дом боярину без спораПроведи, старик, нас скоро,Проведи нас скоро, скоро…

Вся сцена приходит в стремительное движение, и волнение охватывает зрителей…

Только в глубине ложи Мельгунова, попрежнему прикрыв от света глаза, дремлет Александр Ермолаевич. Так же дремал он в своих орловских поместьях, потом грезил в Харькове, когда повез туда единственного своего Николашу. Николаша готовился в университет. Александр Ермолаевич сквозь дрему видел, как сын уже кончает курс. Да что университет! Александру Ермолаевичу уже снилось, что Николаша готовится к испытаниям на чин доктора философических наук. А тут, глядь, друзья советуют везти сына в Петербург. Что ж? Не все ли равно, где дремать?.. Николаша кончит Благородный пансион и тогда отправится непременно за границу. Нет ничего беспокойнее, чем дремать на одном месте!.. А друзья, спасибо, опять присоветовали: да зачем же ждать окончания пансиона? Вон как Николаша здоровьем слаб: все тянется вверх да худеет…

Господин Мельгунов приоткрыл глаза: Николаша не отрываясь глядел на сцену. На сцене, размахивая кривыми саблями, все еще отчаянно торопился польский хор:

– Ну, ступай вперед, старик!– Иду я вмиг! —

ответствовал Сусанин.

Впрочем, никто никуда опять не пошел. Господин Кавос, перевернув страницу партитуры, взмахнул палочкой еще выше, чем размахивал саблей на сцене пан есаул.

Если бы музы, притаившиеся па плафоне, были склонны обратить внимание на ложу господина Мельгунова и на благородного пансионера, но не на того, который в волнении едва не вывалился из ложи, а на другого, который смирно сидел с ним рядом, тогда покровительницы искусства могли бы прийти в справедливое негодование: именно этот малого роста пансионер давно не смотрел на сцену, думая о чем-то своем.