Сотворение мира - Гор Видал

— Это будет последний поход, — шепнул он мне на ухо.

Несмотря на старость и нехватку зубов, он по-прежнему сидел на коне как влитой.

— Прошлой ночью мне приснилось, что моя мать держит меня на руках. Это хорошая примета. Теперь я уверен, что скоро буду в Афинах приносить жертву Афине.

— Будем надеяться, тиран.

Я соблюдал протокол. Демарат, однако, этим себя не утруждал.

— Будем надеяться, поход состоится.

Спартанец с неприязнью взглянул на меня, и остальные последовали его примеру. Даже розовая физиономия Милона погрустнела при мысли, что я, возможно, враг.

Я стал прощаться. Мардоний настоятельно приглашал приходить снова.

— В следующий раз я приготовлю для тебя карту Европы, такую, что порадует «царево око».

Он рассмеялся. Греческие заговорщики — нет.

Солнце палило вовсю, пока я взбирался по ступеням, ведущим от причала к низким воротам в конце улицы Бел-Мардука. Здесь меня ожидали мои стражники и глашатаи. Я чуть не забыл про них. Я тогда еще не привык к преимуществам и неудобствам высокого положения. Одно дело — в чужой стране вроде Магадхи, где никто не обращает внимания на незнакомцев, и совсем другое дело идти или скакать по главной улице Вавилона в сопровождении стражников с обнаженными мечами и глашатая, который звонким голосом выкрикивает: «Дорогу „цареву оку“!» И дорогу дают. От взгляда «царева ока» люди сжимаются, как от огня, способного их опалить.

Когда двор в Вавилоне, город переполнен людьми. Храмы заняты не только религиозной службой и ритуальной проституцией, но, что важнее всего, обменом денег и раздачей ссуд. Говорят, банки изобрели в Вавилоне. Может быть, это и правда. Но также правда и то, что в других местах, и совершенно независимо, индийцы и китайцы создали собственные банковские системы. Меня всегда поражало, что проценты во всех уголках мира обычно одни и те же, хотя регулярных контактов между тремя странами не было. Мне это кажется поистине загадочным.

Я пешком проследовал по узкой, извилистой боковой улочке. Благодаря глашатаю и охране я смог попасть в контору «Эгиби и сыновей» без особой толкотни — и плевков. Черноголовые мстят своим персидским хозяевам, плюя в них. Правда, делают они это среди достаточно большой толпы, когда можно мгновенно скрыться.

Фасад величайшего в мире банковского дома представлял собой невыразительную глинобитную стену с простой кедровой дверью и маленьким окошечком в ней. При моем приближении дверь отворилась. Черные рабы с ритуальными шрамами на лицах, кланяясь, ввели меня в маленький внутренний дворик, где я увидел главу семейства — улыбающегося маленького человечка по имени Ширик. Когда мой глашатай объявил о присутствии «царева ока», Ширик пал на колени. Я почтительно помог ему встать.

Он держался доброжелательно и внимательно, но мое появление не произвело на него никакого впечатления. Он провел меня в длинную высокую комнату, где стены были покрыты полками со стопками глиняных табличек.

— Некоторые из этих записей сделаны более века назад, — сказал Ширик, — когда наша семья впервые приехала в Вавилон. — Он улыбнулся. — Нет, мы не были рабами. Существует легенда, что мы были пленниками иудеев, пришедших сюда после падения Иерусалима. Но рабами мы не были. Мы обосновались в Вавилоне задолго до их прихода.

К нам присоединились Фань Чи и еще один китаец, служивший у Ширика. Мы сели за круглый стол, а отовсюду немо взирали на нас глиняные таблички, представлявшие собой миллионы овец, тонны ячменя, груды железа и почти всех отчеканенных «лучников».

Думаю, из меня бы вышел неплохой ростовщик, не получи я такой подготовки как жрец и воин. Хоть у меня и было свойственное знати пренебрежение к торговле, я не питаю положенной ей страсти к войне, охоте и винопитию. Как жрец, я обладаю большими познаниями в религии, но не уверен, что есть истина. Хоть я и слышал однажды голос Мудрого Господа, теперь, с годами, могу признаться, что слышать и слушать — две вещи разные. Меня смущал вопрос мироздания.

Ширик приступил к делу:

— Я готов профинансировать караван в Китай. Фань Чи произвел на меня впечатление, как и на моего коллегу из соседнего с землями Фань Чи княжества Вэй.

Ширик указал на своего желтого помощника, невыразительную личность с невидящими глазами, бледными, как лунный камень. Ширик был точен. Он знал, что Вэй не царство, а княжество. Когда он получал сведения, в которых нуждался — нет, которых жаждал, — то всегда узнавал правду. Если не считать Дария, я не встречал человека с таким страстным и внимательным интересом к этому миру.

— Естественно, есть трудности, — сказал Ширик, предлагая получающим ссуду защищаться.

— Множество, но они преодолимы, почтенный Ширик.

Фань Чи уже начинал говорить по-персидски, и его речь мило дополняла речь Ширика — ростовщик говорил по-персидски свободно, но с характерным акцентом. Ширик был вавилонянин, но в то время народ Вавилона избегал учиться персидскому на том не высказываемом вслух основании, что рано или поздно персы либо уйдут, либо будут поглощены более древней и богатой вавилонской культурой.

Какое-то время мы обсуждали путь в Китай. Безопаснее всего казалось идти из Шравасти через горные перевалы. Мы все согласились, что путь по морю бесконечно долог, а из Бактрии на восток не пройти из-за скифских племен. Пока мы говорили, Ширик передвигал костяшки абака с такой быстротой, что они мелькали, как крылышки колибри.

— Естественно, вести один караван не имеет смысла.

Ширик предложил нам вина в кубках из литого золота. Их блеск и великолепие резко контрастировали с запыленными табличками вдоль стен, столь похожими на необожженные кирпичи какого-нибудь мертвого города. Однако эти невзрачные таблички и позволили отлить золотые кубки.

— Допустим, караван доберется до Лу или Вэя. Допустим, другой караван благополучно вернется в Вавилон с товарами, чья стоимость окупит все расходы. Допустим, все так и будет. И все равно вероятность семь к одному, что первый караван не дойдет, и одиннадцать к одному, что второй караван не вернется в Вавилон.

Я заключил, что все это он каким-то образом подсчитал на своем абаке.

— Но я готов рискнуть. Пять поколений нашей семьи мечтали проложить путь между Вавилоном, то есть Персией, и Китаем. Мы всегда поддерживали связи с индийскими царствами. — Ширик обратился ко мне: — Ростовщик-торговец, с которым вы имели дело в Варанаси, наш важный партнер. Конечно, мы с ним никогда не встречались в этом мире, но нам удается обмениваться письмами разик-два в год и, по мере возможности, заключать сделки.

Не прошло и часа, как Ширик сформулировал мне свое предложение:

— Мы верим, что предприятие достигнет полного успеха, если вы отправитесь с караваном как посол Великого Царя в Срединное Царство. Как вы знаете, китайцы делают вид, что их империя еще существует.

— Она существует, — сказал Фань Чи, — и в то же время нет.

— Наблюдение, достойное Будды, — заметил Ширик.

Меня поразило упоминание этого имени вавилонским ростовщиком в двух тысячах миль от берегов Ганга. В мире, с которым ему приходилось вести дела, было мало такого, о чем бы Ширик не знал.

— Я также со всем смирением предлагаю вам отправиться до начала весенней кампании.

— Весенней кампании не будет, — сказал я.

Ширик улыбнулся своей тонкой, загадочной улыбкой.

— Я не могу возражать «цареву оку»! Я слишком смиренен, владыка. Но если все-таки предположить, что одновременное нападение каким-то чудом произойдет на Эретрию и Афины с суши и моря, затраты окажутся огромными. Если такое вторжение произойдет, «Эгиби и сыновьям» придется внести свою долю — мы внесем с радостью, с радостью! — дайте договорить. Но, принимая в расчет эти значительные расходы, я бы предложил «цареву оку», почтившему нас своим присутствием, шепнуть славному монарху, чьим оком является он, что посольству следует отправиться в Китай до того, как персидский флот покинет Самос.

— В этом году в Греции войны не будет. — Я уперся в своем невежестве. — Я говорил…

Я чуть было не совершил ошибку, непростительную для придворного: повторить публично содержание личной беседы с Великим Царем.

— …С командующим флотом Мардонием, да. — Ширик ловко исправил мою оплошность. — Вашим дражайшим другом после самого дорогого друга наследного принца Ксеркса, наместника в Вавилоне… Да, да, да.

Он говорил со мной, как греческий философ говорил бы с сыном своего хозяина: одновременно услужливо и дерзко, учтиво и пренебрежительно.

— Верно, — согласился я. — Я только что от Мардония. Войны не будет. Он физически не может возглавить экспедицию.

— Последнее слишком верно. Достославный Мардоний не поведет войско Великого Царя. Но война будет. Решение принято. Командование будет поделено. Я не открываю вам никакой государственной тайны, ведь если бы это действительно было важной тайной, откуда бы ничтожному Ширику из дома Эгиби ее знать? Одним полководцем будет Артафрен, сын лидийского сатрапа, другим Датис Мидиец. Шестьсот триер имеют точкой встречи Самос. Затем идут на Родос, Наксос, в Эретрию и Афины. Но вам все это известно, владыка. Вы просто изволите шутить над смиренным стариком, заставляя его выставляться дураком и рассказывать вещи, известные всем, кто присутствует на советах у Великого Царя.