The Мечты. Минор для мажора - Марина Светлая

чтобы ты была счастлива, - Андрей Никитич убрал в сторону доску и наклонился к Юле. – Ты никогда не была по-настоящему счастливой с Ярославцевым. Даже в самом начале, даже если сама этого не понимала. Поэтому он мне и не нравился.

- Это было так заметно? – неожиданно больным голосом спросила она.

- Мне – да, - негромко проговорил отец. – А теперь давай спать.

- То есть, что я сонная – тоже очень заметно?

- Ты не против, если мы сойдемся на том, что спать хочу я, - хитро подмигнул Андрей Никитич.

- Не против. Хороший компромисс.

С отцом вообще было очень просто. Даже в сложном. Даже когда он начинал давить, Юлька знала, что никогда и ни к чему он ее не принудит. И выбор всегда будет оставаться за ней.

Она заснула в своей старой комнате, едва только голова коснулась подушки. В полном одиночестве и тишине. Андрюша спал в комнате Сашки, и она была в их компании лишней. Что снилось – не имела представления, но зато впервые за долгое время спала крепко и спокойно, чувствуя себя в безопасности, как когда ей было семнадцать лет. В папином доме всегда так.

А проснулась в один миг – затемно. В окно привычно светил желтый фонарь, как он светил всю ее жизнь. И чуть слышно поскрипывал на ветру старый миндаль, упираясь ветками в стену. И ей вдруг вспомнилось – папа был уверен не в Стефании, а в себе. Может быть, с ней именно это и приключилось. Дело не в Богдане. Она не верит в себя. Она столько раз сталкивалась с трудностями, что сейчас, когда ей, наверное, ничего уже не мешает, перестала верить в себя.

Ей было семнадцать. Мать Богдана задала ей один-единственный вопрос, против которого меркло все остальное, что она тогда наговорила: уверена ли Юлька, что сто́ит того, чтобы между нею и матерью Богдан выбрал ее.

А Юлька всегда знала, что не сто́ит.

Не сто́ит. Потому что мама – это мама. У нее не было. Она бы многое отдала за то, чтобы была, но у нее не было. В этом Богдану повезло больше. И кто она такая, чтобы позволить ему ошибиться и выбрать неправильно?

В тишине Юлька негромко всхлипнула и перевернулась на живот, сгребая руками подушку. В эту же подушку она уткнулась лицом и расплакалась. Горько-горько. По себе и по нему, какими они, наверное, никогда уже и не будут.

Утренний свет она встречала на кухне. Спокойная и собранная. Готовила завтрак на всю семью с тем, чтобы как можно скорее взяться за дело – закончить переезд. Сначала отправила Андрея в детский сад вместе со Стешей. Потом взялась за остальное. Сгоняла в квартиру Ярославцева, упаковала остатки вещей. С отцом на двух машинах перевезла их в свободную квартиру в Гунинском особняке, где уже взялась за уборку Женя. На то, чтобы все разложить и привести в порядок, ушел почти весь день. А вечер она снова проторчала у отца, чтобы теперь уже уйти ночевать из одиннадцатой квартиры в первую, по пути напоровшись на бабу Тоню, подслеповато зыркавшую на нее и, кажется, не сразу узнавшую.

Бурной встречи было не избежать – и так боженька щадил ее слишком долго. Потому в этот раз пришлось звонко и радостно здороваться и торопливо мчаться в соседний подъезд, пока госпожа Пищик, которой было уже под девяносто, пыталась уразуметь, что вообще тут на ее глазах, тронутых глаукомой, делается.

А поскольку с годами Антонина Васильевна стала медленнее соображать, хотя в целом на ее энергичности это не особенно сказывалось, Юлька могла рассчитывать на определенную фору – пока еще старушка просечет, кто теперь занимает Светкину квартиру, она успеет много чего. Наверное. Если повезет.

На следующий день Юлька снова отправилась к Ярославцеву, на другой конец города, но на сей раз вызвала клининговую фирму, чтобы те выдраили все, что повлекло за собой их с Андрюшкой великое переселение. Да и вообще, нехорошо оставлять жилплощадь в каком попало состоянии.

Усиленно боролась с чувством вины, которое душило все мощнее, когда она бродила по комнатам Димкиной двушки, пока уборщики занимались наведением красоты, и натыкалась то на их общие семейные снимки, то на какие-то безделушки, которые она когда-то покупала для их быта. Особенно долбанула Димина чашка с надписью «Суперпапочка». Юлька знала, что, если потянется к посудному шкафчику и откроет дверцу, найдет еще две похожие. С «Супермамочкой» и «Суперсыном». Когда-то это казалось остроумным. Она их заказывала в подарок мужу на Андрюшин день рождения, когда тому исполнился год. Ярославцев пил из нее редко, но любил остужать в ней напитки – горячее портит зубы, а улыбкой своей он по праву гордился. Как эта чашка оказалась на столе? Не было же. Когда здесь хозяйничал Богдан – точно не было. Она бы тогда со стыда сгорела, если бы он заметил. Не из-за него, не из-за себя, а потому что это представляло ту часть ее жизни, на которую имел право только Дима, и Богдан в ней был лишним. Так как эта чашка оказалась сегодня на столе? Сама вытащила, доставая свою посуду?

Юлька с трудом перевела дыхание и убрала ее в шкаф. Андрея – оставила там же. А свою вынула и сунула в мешок с кучей ненужного мусора, который следовало убрать.

Уже в самом конце, уходя, сняла и обручальное кольцо, положив его на прикроватную тумбочку со своей стороны. Кольцо было пафосное, со здоровенным бриллиантом. Ярославцев настоял. Пышное бракосочетание сколотить ему не удалось, так сильно она сопротивлялась. А вот кольцо он ей подсунул такое, чтобы все жене Дмитрия Эдуардовича завидовали. Ей и завидовали, даже не подозревая, как неудобно носить этот булыжник самой чистой воды. Наверное, с кольцом расстаться было проще всего. И все же она прекрасно знала, что когда переступит порог этой квартиры в сторону выхода, вздохнет с облегчением. И до конца дня почувствует себя свободной.

Ей везло еще кое в чем. Ярославцев не звонил. Он вообще не был любителем говорить по телефону, а сейчас заранее предупредил, чтобы она не беспокоилась, что времени у него совсем не предвидится. «Плотный график», - заявил он ей, заранее поясняя, почему ему похрен, как она справляется и с сыном, и с травмой. Потому общались они посредством сообщений в мессенджере, и тем было спокойнее, что у нее есть еще запас дней, за которые она сумеет собраться,