Железо и кровь. Франко-германская война - Бодров Андрей

В качестве средства борьбы с партизанами немцы применяли «летучие отряды», состоявшие из комбинированных подразделений пехоты, кавалерии и артиллерии. Иногда им удавалось добиться успеха, застигнув противника врасплох или спровоцировав его атаку. В других случаях германские рейды оканчивались ничем — франтирёры искусно избегали открытого столкновения. Один партизан живо описал стычки в лесах Фонтенбло в письме домой: «Мы вели два боя в понедельник и во вторник. Первый против 80 гусар, второй — против полутора десятков драгун. Мы ранили порядка тридцати и убили человек пятнадцать <…>. Гусары оказались невероятными храбрецами: попав под наш огонь, они спешились и выпустили по нам в ответ более 150 пуль. По счастливой случайности никто из наших не был задет. Эти разбойники обнаружили путь нашего отхода и послали 600 пехотинцев с двумя орудиями. Те сожгли лес, в котором мы находились; как они надеялись, вместе с нами. Но мы провели их. Однажды наступит наш черед, и мы сполна отплатим им за то, что они заставили нас испытать»[763].

Репутацию настоящего «разбойничьего гнезда» приобрела деревня Вариз к северо-западу от Орлеана, в районе которой в первой половине октября постоянно происходили нападения франтирёров на германские кавалерийские патрули. В конце концов терпение немцев лопнуло, и 15 октября против Вариза была организована карательная экспедиция. Конная батарея открыла огонь по деревне, а когда ее жители попытались спрятаться в камышах близлежащей низины, баварцы подожгли траву. Всех выбегавших из камыша с оружием в руках убивали на месте. В заключение Вариз и близлежащая деревня Сиври были полностью сожжены[764].

Случались и фронтальные бои с регулярными силами германской армии, как это произошло 18 октября 1870 г. при Шатодене (примерно на полпути от Парижа до Тура), служившем базой для вылазок в окрестности французской столицы для нескольких отрядов общей численностью почти в 2 тыс. человек. Здесь местные национальные гвардейцы и партизаны выстроили баррикады, дав отпор на подступах, а затем и непосредственно на улицах примерно 5 тыс. немцев. Наличие артиллерии обеспечило атакующим решающее преимущество. Сражение, заранее предрешенное ввиду несогласованности действий французских командиров, продолжалось до наступления темноты и ожидаемо закончилось поражением. Ожесточенная оборона Шатодена привела к серьезным разрушениям и пожарам в городе, а также гибели в огне не менее двух десятков мирных жителей[765].

Надо сказать, что правительство «национальной обороны» постаралось извлечь максимальный пропагандистский эффект из этого эпизода. Нашлись очевидцы, якобы видевшие своими глазами центральную площадь Шатодена, всю сплошь заваленную трупами пруссаков. Гамбетте было сообщено о том, что противник потерял не менее 1800 человек[766]. Героическое сопротивление Шатодена был удостоено специального декрета правительства, немедленно выделившего 100 тыс. франков для помощи пострадавшим жителям города[767]. Делегация надеялась, что этот эпизод станет примером для остальных. Однако участь Шатодена скорее запугала власти других французских городов, отказывавшихся отныне сопротивляться иначе как при помощи регулярных войск. Реальное соотношение потерь также было иным: отряды партизан потеряли убитыми и ранеными до четверти своего состава, немцы заявили о трех убитых офицерах и 13 солдатах[768].

«Война приобретает ожесточенный характер, — писал генерал Войтс-Рец 19 октября. — Репрессий не избежать, и эта страна вынуждена будет платить по счетам; какими бы добродушными ни были наши люди, для их защиты нужно действовать энергично. Расстрелы и сжигание населенных пунктов будут в ближайшее время в порядке дня»[769]. «Война становится ужасной», — почти синхронно написал в своем дневнике Штош[770]. Генерал Шеридан, по-прежнему находившийся при германской главной квартире, советовал Бисмарку действовать так же, как северяне во время недавней Гражданской войны в США. Вальдерзее был полностью согласен с ним: рассуждать о жестокости бессмысленно, потому что война сама по себе жестока и ужасна, и хороши все средства, которые могут приблизить ее окончание: «Мы должны действовать с помощью страха»[771]. Случаи жестоких репрессий были не единичными, но и не массовыми.

Война затягивалась, меры становились все более суровыми, ожесточение на всех уровнях нарастало. Вводилось правило коллективной ответственности за действия франтирёров, когда населенный пункт, рядом с которым произошло нападение на немецких солдат, нес суровое наказание. Иногда — как в случае Вариза — деревня сжигалась полностью или частично. Наиболее распространенной формой репрессий с немецкой стороны были, однако, контрибуции, которые выплачивали общины, заподозренные в поддержке франтирёров или иных действиях против германских войск. Так, командующий XIV корпусом генерал Вердер выпустил в декабре 1870 г. постановление, которое обязывало гражданское население докладывать немцам о появлении франтирёров; за неисполнение накладывался штраф в размере суммы годового поземельного налога с соответствующей общины[772].

В начале войны контрибуции иногда носили сравнительно легкий характер — так, когда в начале сентября в Реймсе из одного из домов было сделано несколько выстрелов в сторону проезжавших мимо гусар, горожанам удалось отделаться большим количеством шампанского. В дальнейшем контрибуции становились все более суровыми, и местные власти иногда уговаривали франтирёров совершать свои акции подальше от их населенного пункта. Общая сумма контрибуций за весь период войны составила 240 млн франков деньгами и 330 млн в натуре[773].

В ответ на активизацию франтирёров немецкие военные власти широко задействовали также практику взятия заложников. Гарантией выполнения требований становился арест мэров или местных именитых граждан — «нотаблей». Заложников брали не только для предотвращения акций саботажа и облегчения взимания реквизиций. Небольшие немецкие формирования иногда использовали заложников в качестве живого щита при перемещениях по территории, на которой не чувствовали себя в безопасности[774].

Набирали размах и диверсионные акты. Самой известной диверсией войны стал взрыв железнодорожного моста в Фонтенуа-сюр-Мозель в ночь с 21 на 22 января 1871 г., представлявший собой масштабную и детально продуманную операцию[775]. В результате движение по железной дороге было прервано на 17 дней. С немецкой стороны последовали весьма жесткие меры, включавшие в себя разграбление городка Фонтенуа, 10-миллионную контрибуцию с Лотарингии и насильственное привлечение французских рабочих для ремонта моста[776]. Гораздо чаще «диверсии» партизан были не слишком фатальны для поездов: пути просто разбирались, заваливались камнями или бревнами. Однако германское командование было особенно чувствительно к любой угрозе безопасного сообщения на железных дорогах, и отражением этого стало такое сомнительное новшество франко-германской войны, как использование заложников непосредственно на поездах.

1 октября верховное командование выпустило приказ, в соответствии с которым следовало «в тех районах, где часто происходят инциденты, в течение некоторого времени брать на поезда заложников — мэров близлежащих населенных пунктов и других уважаемых лиц — по возможности размещая их на локомотиве»[777]. Для представителей муниципальных властей многих французских городов это быстро стало чем-то вроде регулярной повинности. Подобная практика повсеместно вызывала их протест, причем не столько из-за страха за свою жизнь, — не был известен ни один случай гибели или ранения заложника, — сколько из-за ее унизительности и серьезных помех исполнению служебных обязанностей. Кроме того, члены муниципалитетов не могли отвечать своей головой за то, что могло произойти где-то далеко за городскими воротами[778]. Немцы же, очевидно, пребывали в полной уверенности, что городское и сельское население повсеместно поддерживало с партизанами тесные связи.