Железо и кровь. Франко-германская война - Бодров Андрей

Поскольку главным объектом неприязни для местного населения с самого начала войны были пруссаки, многие немецкие солдаты в надежде поладить с местными жителями и сами нередко стремились подчеркнуть существующие различия. То же самое относилось и к той части, что стала прусскими подданными недавно или не питала к Берлину особенно теплых чувств: поляки, ганноверцы, саксонцы[722]. Впрочем, образ действий тех же южнонемецких контингентов от их прусских собратьев по оружию мало чем отличался, так что к лету 1871 г. французские крестьяне в Лотарингии ругательно именовали «пруссаками» уже всех немцев без исключения[723].

Как подчеркивали сами современники, ситуация была очень разной в департаментах, которые в течение августа-сентября были заняты немцами без серьезного сопротивления, и тех, где разворачивались бои: например, Нижний Рейн, Мозель, Арденны, Луара, Сена, Сена-и-Уаза. То же касалось и осажденных крепостей: окрестности Парижа, Страсбурга, Туля, Меца, Бельфора и Орлеана были в массе своей оставлены жителями и подверглись серьезному опустошению[724]. Уже не единожды упомянутый Поль Жозон по горячим следам описывал картину в департаменте Сена-и-Марна следующим образом: «Результаты прусской оккупации различны для непосредственных пригородов Парижа, городов и деревень. В радиусе 20–30 километров от Парижа пруссаки разместились в деревнях и хуторах, превращенных ими в подлинные казармы. Жители должны были по доброй воле или насильно переселиться все до последнего. Эта зона ныне наиболее опустошена. Разрушенных домов немного, но большинству нанесен серьезный ущерб <…> многие жители департамента Сена-и-Марна подверглись телесным наказаниям… две фермы и один частный дом были сожжены пруссаками в качестве репрессалий за вылазки франтирёров из леса Фонтенбло <…> В остальной части департамента пруссаки не преследовали его жителей. Они ограничились только поборами. В деревнях обычно не было случаев причинения ущерба собственности или применения насилия, лишь эксплуатация вплоть до полного истощения всех ресурсов края»[725].

Относительно незначительное число жертв со стороны мирного населения в ходе боевых действий также смягчало отношение к захватчикам. Гражданское население чаще страдало от перестрелок между французскими войсками и немецкими авангардами, чем от спонтанных карательных действий. На этот факт указало и расследование обстоятельств гибели четырех десятков жителей деревни Базейль под Седаном, бои за которую описаны выше[726]. Принимая во внимание оценки Ф. Рота, можно говорить как минимум об одной тысяче погибших и нескольких тысячах раненых гражданских лиц за семь месяцев боев. Львиная доля при этом пришлась на города Бельфор, Париж и особенно Страсбург[727], подвергшиеся осаде и артиллерийскому обстрелу не только укреплений, но и жилых кварталов. Население столицы Эльзаса пострадало особенно сильно: полтора месяца горожанам пришлось провести в подвалах, около 300 из них погибло, 1600–1700 было ранено, до 10 тыс. лишились крова[728]. Один французский публицист для наглядности предлагал экстраполировать эти цифры на столицу: если бы Париж пострадал от обстрелов в той же пропорции к числу жителей, то это дало бы чудовищные 10 тыс. убитых и 66 тыс. раненых[729]. Любопытно в этой связи, что последовавшая военная оккупация Страсбурга оказалась относительно бесконфликтной. Несмотря на обостренные жестокой осадой чувства страсбуржцев, инциденты были редки. Чаще всего происходили ночные драки между подвыпившими горожанами и попавшимися им по пути небольшими группами солдат. За все время войны за покушения на жизнь немецких военнослужащих было расстреляно два гражданских лица[730]. Без инцидентов, как известно, обошлось и символическое вступление германских войск в Париж 1–2 марта 1871 г.

Вместе с тем, стоит учитывать, что образ немцев как нации «варваров» и «грабителей» стал общим местом для французской центральной и региональной прессы еще в первые две недели войны[731], до первых обстрелов и разрушений Страсбурга и Парижа. Готовые негативные клише создавались априори, а не вследствие тягот войны и оккупации. Со своей стороны, немецкие солдаты и офицеры также с самого начала разделяли массу предубеждений против французов и полагали, что «настало самое время преподать Франции урок»[732]. Тем не менее, о полной демонизации противника, оправдывавшей любые жестокости, с обеих сторон речи не было.

Франко-германская война 1870–1871 гг. была, безусловно, далека от «стандартов» тотальных войн ХХ столетия и в том, что касалось разрушений. Ни одна из сторон не осуществляла в полной мере тактику «выжженной земли». Общий ущерб от разрушений, обложений, денежных штрафов, налогов и реквизиций натурой со стороны германских войск оценивался в 687 млн франков, что, по признанию французских официальных лиц, было «намного меньше, чем они предполагали»[733]. Однако бремя войны легло на французские регионы очень неравномерно, что побуждает избегать усредненных оценок.

Сопротивление оккупанту чаще всего принимало пассивные формы. Оно выражалось в участии граждан в подписке на нужды Луарской армии, тайно организованной муниципалитетами целого ряда департаментов. Патриотично настроенные жители оккупированных территорий не только тепло встречали колонны пленных, но и в ряде случав раздавали им гражданскую одежду, чтобы облегчить побег. Эльзасский промышленник Огюст Шёрер-Кестнер утверждал, что помог дезертировать и нескольким солдатам противника — полякам из частей ландвера, не говорившим даже толком по-немецки[734]. Местом выражения патриотических чувств версальцев стали кладбища, где зрелище множащихся германских захоронений, по признанию Э. Делеро, «служило чем-то вроде утешения», а почести, которые публика оказывала могилам погибших соотечественников, — «редкой возможностью поприветствовать национальное знамя»[735].

Сопротивление в Эльзасе направлялось бежавшими в Швейцарию французскими чиновниками, продолжавшими получать жалование от Делегации в Туре. Центром этой своеобразной параллельной администрации стал Базель. Оттуда на территорию генерал-губернаторства подпольно доставлялись швейцарские газеты и запрещенные немцами местные эльзасские издания на французском языке. В ноябре 1870 г. стали множиться нападения на немецких солдат и служащих, саботаж, акции неповиновения и даже бунты. Расклеенные распоряжения оккупационных властей срывались. Мэры коммун отказывались следовать указаниям из Страсбурга, что заканчивалось для них штрафами и арестами[736].

Главной формой сопротивления стала запись в формируемые Гамбеттой войска и бегство потенциальных новобранцев на неоккупированные территории вопреки формальным запретам и угрозам немецкой администрации. Привлечение призывников на оккупированных территориях относилось к числу задач созданного в Туре «бюро разведки» — очевидно, в силу того, что эта практика была сопряжена с «нелегальным» положением. На восток и северо-восток страны отправлялись надежные люди, призванные проинформировать власти и население о декретах французского правительства[737]. Французские призывные пункты действовали прямо под носом оккупационных властей. Путь этих добровольцев был зачастую нелегок: для жителей Эльзаса, например, он пролегал через нейтральную Швейцарию. Необходимые средства на дорогу собирались за счет пожертвований или шли прямиком из бюджета муниципалитетов.