Сказка про наследство. Главы 1-9 - Озем

– Это странно. При ее-то легком, уживчивом характере.

– Ты про Лиду? Разочарую, дед. Это она в старости смягчилась. А по молодости – упряма, сердита, как комок внутри собрана. Ожесточена. И никогда не откровенничала – не доверяла никому. Женщины любят поболтать, посплетничать. Уж на что Агния – завуч, секретарь партийной организации в школе, лучшая математичка, депутат – не могла отказаться. Лида не участвовала в пересудах – ни тени интереса у нее к бабским глупостям. Невозмутимая, суровая. Не красилась, не наряжалась. Монашки свободней живут. Люди наталкивались на ее отчуждение, пытались достучаться, а там стена. Словно она рядом, и одновременно нет ее – ты здесь, а она по другую грань зеркала…

– Лида?

– Лида, Лида! Ты ее не с матерью Калинкой сравнивай, а с отцом. В девице и властность, и гордыня, ум. Ничем не пользовалась, ни на что не притязала. Не спорила, не настаивала, не обижалась, голоса не повышала. Она мне напоминала мертвую царевну из сказки – лежит в хрустальном гробу, и через крышку черты размыты. Маска, а не лицо. Я же знал, что она – другая! Всю жизнь ее знал. Уезжал из Утылвы, возвращался, потом женился, обзавелся детьми, директорской должностью. А Лида всегда оставалась там, где и в начале – в том доме, в котором ей сперва дали комнату, а позже – когда соседи переселились в Новый Быт – двухкомнатную квартиру… Я школьником дежурил под ее окном – это когда наивным дураком был – а она не пожалела. С тех пор я там не появлялся – зачем? Лишь на похоронах… Больно вспоминать. Больно ли ей? ведь одна осталась – не ведаю. Конечно, встречались. Редко, но она виду не показывала – ровная вежливость, улыбка… Это все закончилось, не начавшись – она так хотела. Словно хотела сделать себе больно, пострадать. Что больно мне, ее не поколебало… Она же не только мне отказала – многие пытались ухаживать… Зато на чужих детей сил не жалела. Несколько поколений тылков – ее дети и внуки… А мужиков – меня и прочих – побоку…

– Понимаю, Борис Сергеевич. Сочувствую.

– Засунь свое сочувствие… Извини, дед. Ты же сам один как перст. Ни жены, ни потомства. Чем так бога прогневил?

– Я говорил, что у каждого своя судьба. Видать, у меня вот такая… Если уж суждено… И я не сразу в деда превратился. Волосы не отродясь седые – и борода. Кровь раньше пела и ярилась во мне, прям в голову ударяла. Однажды узрел я дивью девочку – тоже как ты в первый раз. Только память в старости ослабела – расплывается фигурка, словно в зеркале искажается, но абсолютно точно – не кареглазая она, не кудрявая и не румяная. Сестра ее – да, темнобровая и розовощекая. А эта – рыженькая, худосочная до прозрачности, личико веснушчатое. Для меня она тоже – красавица несравненная, сказочная царевна.

– Пошел туману нагонять, Мобутя. Запутанная твоя судьба. Столько намешано. Досконально не известно, лишь догадки. Ты же ничего не объясняешь. Все молчком да молчком. Или еще лучше – на все вопросы твой излюбленный ответ: может быть… Тебя Мобутей прозвали за эту присказку… Таинственный граф Монте-Кристо – только не граф, а дед.

– Потому не рассказывал, что раньше невместно было, а теперь неинтересно уже. Кому какое дело, как я прожил? Прожил и все тут. На родину вернулся, чтобы здесь срок свой дождаться – ха, пусть под судом не стоял, но срок мне назначили… Только не думал, не гадал, что дочь Калинки хоронить буду…

– Дочь Калинки? Один ты так Лиду зовешь. Знал, что ли, Калинку? Ах, рыженькая твоя зазноба? Древний ты, дед!

– Очень древний. Самому страшно. Но ворпани до сих пор не утащили.

– Интересно про тебя… Не надоели игры, тайны? Вон гора Марай прячется, блуждает, а все равно покажется… Все в итоге возвращается к началу, а тебе есть куда – вернее, к кому возвратиться… Родители имеются у каждого – даже если их давно нет. Нифонтовы в Утылве сохранились. У одной из двух сестер мальчишка – продолжатель рода. Хватит тебе беспокоиться – понравишься или нет? Какая есть родня. Не тебе выбирать – и не им… Тылки ведь догадались, хоть ты не подтверждаешь. Может – было, может – нет… Хорошо тебя выучили… Лучше Лиды-то учителя попались?

– Лучше ее отца.

– То поколение помнишь, Мобутя? Грицана, Калинку… кого еще?

– Фаину – сестру Калинки. Ее мужа – хромого Антона Кулыйкина – председателя поселкового Совета перед войной. Конечно же, Кирилла Наумовича Солина – нашего командира. Сашку Анютина с соседнего хутора. Мы дружили с детства. Многих, кого уже нет… Но дочь Калинки я пережить не должен был! Несправедливо…

– Похоронные мысли. Не растравляй себя. Не скоро еще твой черед. В порядке ты – кости крепкие, и осанка – эвон! не рядового, не деревенщины. Сейчас по берегу с удочкой идешь – вышагиваешь как на плацу. Офицерская стать. Голос зычный, командирский – издалека слыхать. Тылки не ошиблись про тебя.

– А мне неважно. Хотят – пусть болтают. Ничего исправить нельзя. Да и не стремлюсь! Я старик, и дело мое стариковское – в сухости да тепле пристроиться, чтобы кости не ныли, и прошлое во сне не являлось, душу не бередило. Чтобы тихо все… В бараке сейчас обретаюсь…

– Не-а, не надейся. Покой нам только снится. Нам – тебе, мне, парнишке Лешке Нифонтову, Утылве… Сейчас настал серьезный момент. На переломе мы. Нельзя смириться, успокоиться – руки поднять и сдаться. Эти из Стальинвеста только и ждут – сожрут махом! Бороться надо!

– Как бороться? когда песок сыпется… Ведь смешно – от советских порядков бегать, а теперь их защищать. Выходит, что совсем дед сбрендил!

– Ниче, ниче. Мы здесь такие. Тылки. Присоединяйся. Ты еще телом крепок и духом молод. Сталинская закалка – круто!

– Издеваешься? Молод я был давным-давно. На Шайтанке. В тот раз в бою потеряли мы комиссара и половину отряда. За что? За всякие глупости – за справедливость, за общее счастье, за мечту. Теперь звучит дико. Дожили мы!

– Что дико – согласен. На дикие глупости мы не замахнемся – силенок не хватит. Сейчас не до жиру – быть бы живу. Надо элементарно выжить Утылве. Если завод закроют – то никак. Конец. В таком случае ты лучше бы не возвращался, дед. Рыбу ловить в другом месте