На всю жизнь (повести) - В. Подзимек

Тем сложнее было досконально изучить комплекс, как убедился Гинек. Склонившись над технической документацией, он никак не мог сосредоточиться. Мысли его были о другом.

Представил — уже, наверное, в сотый раз — Шарку… Вот она стоит на тротуаре пражской улицы, грустная, мужественно сдерживающая слезы. Тогда он переборол себя, не оглянулся. Бывает и так, что мы не оглядываемся из-за боязни вернуться. Потом Гинек вспомнил, как оказался в здании управления кадров… В коридоре, прислонясь к радиатору, стоял Плашан Найбрт. Он залихватски сдвинул фуражку на затылок, погасил в пепельнице окурок и радостно улыбнулся Гинеку.

— Бог ты мой, Ридл! Что ты такой зеленый, как Градчаны на сотенной бумажке? Ну что, рад небось, что встретил меня? Или ты думал, что Найбрта не будет там, где происходит действительно что-то стоящее? — весело сыпал он словами, протягивая Гинеку руку.

Встреча с бывшим сокурсником обрадовала Гинека. И капитан Найбрт не был единственным знакомым среди тех, кого он встретил в управлении.

— Иногда у меня возникает чувство, что мы, пэвэошники, прямо как большая семья, — заметил майор Диан, когда они вошли в комнату, где полковник-кадровик роздал им паспорта, таможенные документы и передал слова напутствия от вышестоящего командования. Поскольку Янка Диан был среди них старшим и, по крайней мере, знал каждого в лицо, его назначили старшим группы.

Автобус покатил в сторону аэропорта Рузине. Осень поубавила красоты живописных холмов Дикой Шарки, мимо которых они проезжали. Не было видно и влюбленных парочек в долине Шарки. Шарка… опять Шарка…

Только веселое настроение Найбрта позволило Гинеку на минуту забыть о ней. Бывший однокурсник сыпал анекдот за анекдотом. После окончания училища они встретились с Гинеком впервые. Гинек удивился, сколько Плашан успел сделать за это время. Как всегда, он был первым в ответственных местах. Внешне рассеянный и непоседливый, Плашан внутренне был спокоен и собран.

— Так уж на службе у нас заведено. Чтобы не мешался под ногами, загнали меня в Моравию. Дали мне возможность время от времени ездить поездом. — Он рассмеялся. — Да, жить будем снова вместе, в одной комнате, это ясно, — сказал Плашан, и посторонний человек мог подумать, что еще вчера эти люди жили в одной комнате…

Теперь капитан Найбрт сидел в углу учебной комнаты, подперев голову левой рукой, и внимательно что-то читал. Гинек благодарно посмотрел в его сторону.

С той минуты когда Гинек, нарушив обещание, прочитал в самолете Шаркино письмо… он испытывал чувство вины перед ней. Сначала ему хотелось радостно закричать на весь свет, что он будет отцом, и заказать шампанское, но головокружение от гордости и радости тут же сменилось тревогой. Ведь Шарке нельзя теперь носить тяжелое, нельзя мыть окна! Как бы ей не пришла еще в голову мысль подменять учителя физкультуры! Гинек начал упрекать себя за то, что оставил ее в период, когда женщине нужна помощь и поддержка. На память пришли слова полковника-кадровика: «Если случится что-нибудь чрезвычайное, обращайтесь к военному атташе нашего посольства». Да-да, Гинек обратится к нему! У него веские причины для возвращения.

Когда в Москве с ними попрощалась улыбчивая стюардесса и поток пассажиров вынес его в зал ожидания, Гинек был твердо уверен: он вернется! Вместо него пошлют Душана Главку, и жизнь пойдет своим чередом.

Но он не вернулся.

— Слушай, Ридл, ты что ходишь как в воду опущенный? — спросил на второй день их пребывания в учебном центре Плашан, заметивший подавленное состояние Гинека. — Разведка местности тебя не интересует, кино тоже… Учти, когда возьмешься за дело, то вряд ли выберешься из этой комнаты даже кофе попить. Что с тобой?

Гинек не мог скрыть от друга свои переживания. В кафе, как Плашан назвал буфет на первом этаже, он поведал ему свои заботы.

— Скорее всего, я уеду. Скажу начальнику чехословацкой группы, что случилось, и доложу в посольство.

— Вот тебе и на, — протянул Плашан.

Гинек ожидал услышать целую лекцию о том, что для военнослужащего их рода войск нет ничего хуже, чем жениться или поддерживать связи, близкие к этому юридическому положению. Но в данном случае Плашан начал совсем с другого.

— Скажу только одно: тебе крупно повезло. — Он налил себе жигулевского пива. — Знаешь, что за клад твоя Шарка? Давай порассуждаем… Она ходит с тобой, об этом знает весь городок. Ты не успел развестись и жениться на ней, и, несмотря на это, она утаила, что ждет от тебя ребенка. В нашей деревне сплетницы перемыли бы ей все косточки, в Бореке тоже вряд ли будет иначе. Можешь себя поздравить, Ридл, встретить такую женщину…

— Ты меня не понял. Именно поэтому я должен вернуться домой.

— Именно поэтому ты должен остаться здесь. Не понимаешь? Она поступила так, чтобы ты сюда поехал.

— Пожертвовала собой? Это слишком большая жертва!

Плашан замахал руками:

— Ридл, не заставляй меня в этом благопристойном месте употреблять выражения из лексикона Швейка! Жертва — сильное слово, это можно выразить гораздо проще: она оказалась более умной, чем ты… И она не думает только о себе!

Гинек протестующе махнул рукой, но Найбрт не дал ему говорить:

— Если бы ты узнал, что она в положении, ты бы поехал?

— Нет, — энергично ответил Гинек.

— Вот видишь. У кого больше ума?

— Она пожертвовала собой, — стоял на своем Гинек.

Платан перестал спорить. Он подошел к бару, заказал две рюмки водки, поставил все это на стол.

— Пусть будет по-твоему, — сказал он, поднимая рюмку. — Шарка пожертвовала собой… — Плашан поставил пустую рюмку и закончил свою мысль: — Только каждая, как ты говоришь, жертва имеет смысл лишь тогда, когда она не напрасна.

В тот вечер Гинек написал Шарке письмо. Он писал его несколько раз. Сначала оно получилось длинным, но показалось ему невыразительным, так, ни о чем. Он порвал его. Такая же участь постигла еще два письма. Гинеку все время казалось, что ему не удается выразить самое существенное. В конце концов получилось несколько строк: «Шарка, милая, прошу прощения за то, что не выполнил обещание и не написал сразу. Дело в том, что до этой минуты я не был убежден, стоит ли писать вообще. Письмо отсюда идет примерно восемь дней, а я решал, остаться мне или вернуться. Ни о чем другом я пока не думал. Дай мне, пожалуйста, побольше времени, чтобы я опомнился. Быть отцом — это невероятно! Я очень вас люблю и думаю о вас. Целую тебя. Гинек».

Он написал адрес на конверте, вложил в него исписанный листок и оделся. Вахтер, пожилая женщина в очках, смерила его удивленным взглядом.

— Оставьте письмо у меня, утром я его отошлю, — предложила она, когда Гинек спросил у нее, где находится ближайший почтовый ящик. — На улице добрых двадцать градусов мороза и метель.

— Вы очень любезны, — поблагодарил он, — но мне все равно надо проветриться. Я с удовольствием пройдусь.

Силу мороза он почувствовал, сделав несколько шагов. К его удивлению, мороз не мешал ему, напротив, освежал горячую голову, восстанавливал четкость мысли. Хотя Гинек еще продолжал по инерции сопротивляться тому, что сказал Плашан, он вынужден был признать, что Плашан прав: Шарка поступила мужественно, мужественным должен быть и он.

Легко сказать!

Шум в учебной комнате вернул Гинека к действительности. Вокруг стола майора Диана столпились несколько слушателей. Плашан, размахивая руками, бурно о чем-то дискутировал.

Гинек тоже поднялся со своего места и присоединился к группе. Оказалось, что причиной возбуждения стал сложный математический пример, на который наткнулся Янка Диан.

Учебная программа поднесла им сюрприз не только в виде теоретической математики. В связи с изучением системы «Барьер» они проходили и другие предметы, которые поначалу тоже представляли для них определенную трудность. «Зачем нам химическая подготовка, скажите, пожалуйста? — вопрошал временами майор Ткач. — Мне это никогда не понадобится». Однако руководство курсов избрало такой комплексный подход к подготовке слушателей не случайно. И в последующие недели они смогли уже по достоинству оценить его преимущества.

Когда они общими силами разделались с математикой, Гинек углубился в разбор документации, пытаясь найти логическое обоснование цепи аппаратуры. Но голова почему-то не хотела думать. То ему не нравился плохо заточенный карандаш, то стопка тетрадей была плохо выровнена. «Иногда мы делаем массу вещей только для того, чтобы обосновать, почему мы не занимаемся тем, чем нужно», — утверждал майор Сойка. Гинек вспомнил эту фразу и слова, сказанные Сойкой при прощании: «Мы в такую драку из-за тебя полезли, теперь твоя очередь повоевать». И еще кое-что в этой связи припомнил Гинек: неопределенную улыбку Менгарта, которая появляется у того на лице всего раза два в году. В прошлом году обе такие улыбки подполковника адресовались ему — первая в конце лета, а вторая на прощальном вечере. Эти улыбки будто обязывали Гинека к чему-то.