Княжич. Соправитель. Великий князь Московский - Валерий Язвицкий

– Откуда? – спросил Иван.

– Из Пеньков, – ответил старик, нахлобучивая шапку, – туточки вот, недалече.

– Пошто же в град-то не идете? – крикнул Илейка. – Тамо стены есть.

– Есть, да не про нашу честь, – махнул рукой старик. – И де же тамо всем-то? Там, милой, так набилось народу, что боле некуда! Мышу пробежать негде!

– Куда ж вы? – снова спросил Иван.

– Куда глаза глядят, – ответил старик, – лишь бы от татар подальше. Сам знаешь, страшен пожар. Страшней татя и грабителя. Тать-то хошь голые стены оставит, а пожар-то все пожрет, токмо угли да головешки увидишь. Татары же страшней и пожара. Из огня ты сам с женой выскочишь, да и детишек вытащишь. Татары же и разграбят, и сожгут, кого убьют, кого в полон возьмут!

Чем ближе подходят войска к Владимиру, тем больше кругом тревоги видит Иван. От воеводы он знает, что татары далеко еще и только дня через два подойдут к Владимиру, а московские полки всего через час дойдут до града. Уж вот видно издали церкви и звонницы, крыши теремов и башни, но подгородные села и деревни теперь все пусты, безлюдны, кое-где только кошки да собаки около изб пробегают, а и собак-то совсем мало – почти все за хозяевами ушли.

В одной лишь деревне, версты за две от Владимира, было людно. Около изб толпятся мужики, стоят оседланные кони у коновязей, небольшой санный обоз тут же. Ни женщин, ни детей в деревне не видать, а мужики кашу варят не в избах, а на улице, в котелках над кострами.

– Никак войско чье-то? – сказал княжич Иван Илейке, давно глядевшему из-под руки на неизвестных людей.

– Я и то гляжу, – ответил дядька, – токмо неведомо чье? Мыслю, сироты сами на татар снаряжаются. Надоть у воеводы спросить…

Но к воеводе, ехавшему несколько впереди, подошел здоровенный рослый парень и, сняв шапку, поклонился.

– Будь здрав, воевода, – сказал смело парень, не надевая шапки на свои рыжие кудри. – Челом бью.

– Сказывай, о чем, – перебил его князь Стрига-Оболенский. – Спешу яз ко граду.

Парень обернул лицо в рыжей курчавой бороде к подъехавшему Ивану и поклонился ему еще ниже, чем воеводе.

– Будь здрав, княжич, – сказал он густым голосом.

Ивану показался знакомым и голос этот и лицо парня. Вдруг он узнал его. На миг в памяти промелькнула смута московская, когда бояр, гостей и дьяков взяли черные люди посадские. Это он бежал тогда с ослопом мимо княжих ворот и грозил боярам…

– Челом бью, – продолжал парень, – возьми мя с дружиной поганых бить… – Он поклонился еще раз и, снова обратясь к княжичу, добавил: – Княже, нет лучше воев, кои своей охотой с ворогами бьются. Слух-то в народе, что ты не по годам вельми разумен. Вот и сие уразумей.

– Мало таких-то воев, – молвил воевода, – вот и вас едва сотня наберется, а для полков нужны тысячи и тьмы.

– Мир-то силен, – воскликнул парень, – ты токмо развороши его! Мир-то по слюнке плюнет – море будет. В народе – что в туче: в грозе все наружу выходит!

– Ишь, какие песни поет, – неодобрительно крякнув, сказал воевода.

– А что не петь-то? Был бы запевало, подголоски найдутся. Коли всем миром вздохнут – и до государя слухи дойдут. Токмо бы он ухи собе не затыкал да глаза не закрывал.

– Кто ты таков? – резко оборвал его воевода.

– Ермилка-кузнец, – ответил парень. – В обозной охране был у великого князя под Угличем…

Воевода зорко поглядел на Ермилку, помолчал и сказал строго:

– Дерзок ты. Ведаешь, как сказано? «Языце, супостате, губителю мой!..»

– Язык-то с Богом беседует, – возразил кузнец. – Язык-то стяг – он дружину водит.

– Оно так, – вмешался Илейка, – да мало одного крику: «Вались, народ, от Яузских ворот!» Надоть и порядок, и миру надоть голову… Нельзя токмо того, замолола безголова – и все тут!

– Ты постой, подожди, – махнул кузнец рукой на Илейку. – Петь хорошо вместе, а говорить порознь. Я и сам не дурак. Знаем мы, что сноп без перевясла – солома. Потому и бьем челом тобе, воевода, возьми нас, черных людей да сирот, в полк свой, злое татаровьё бить. Охотой идем…

– Что ж, иди, – сурово молвил князь Оболенский, – дело святое. За Русь биться будем.

– Спаси тя Бог, – поклонился кузнец. – Где идти нам прикажешь?

– А где хошь. К любому полку приткнись. Токмо сам порядка не путай, а боле начальников слушай. Да помни: во многом глаголании несть спасения.

Кузнец молча усмехнулся, но, обратясь к княжичу Ивану, сказал ласково:

– А все ж ты, княже, попомни, что я баил-то. Отец мой и поныне мне приказывает: «Много бают как бы на глум, а ты бери на ум…»

Княжича Ивана со звоном и крестным ходом встретили все владимирцы у Золотых ворот. Ждали тут его и владыка суздальский Авраамий, и боярин Константин Александрович Беззубцев, наместник и воевода великого князя московского.

Уж издали, подъезжая к Золотым воротам, загляделся Иван на это строение. Еще не разбирая, кто стоит у ворот, княжич ясно видел меж стен две круглые белокаменные башни и будто вросший в них боками высокий белокаменный храм с одним большим золотым куполом. Середина этого храма почти до самых боковых башен прорезана высокими воротами, огромный полукруглый свод много выше золоченых башенных крыш. Над сводом висит большой образ Пресвятой Богородицы в золоченом окладе.

– Храм сей в Золотых воротах, – сказал Ивану воевода Стрига-Оболенский, – воздвинут еще князем Андреем Боголюбским. Сии врата – подобны киевским, токмо в Володимере, опричь их, есть еще Серебряные и Медные.

Церковный звон, крики воинов и толпы народа заглушают слова Оболенского.

– Сыночек тут старшенький князя великого, – звонко раздается над толпой женский голос, – княжич, бают, Иван!

Радостный гул криков прокатился по ближайшим рядам толпы, и княжич Иван услышал со всех сторон веселые восклицания:

– Не зря княжич-то послан – крепкое дело!

– Храни, Господь, град наш!

– Будем поганых бить!

Княжич Иван впервые один был, без отца, перед лицом народа. Побледнел он от волнения и напряжения, припоминая, как вел себя отец в таких случаях. Страх, охвативший княжича, придавал всем его движениям сдержанность взрослого человека.

Сойдя с коня, остановился он на несколько мгновений и выпрямился во весь свой не по-детски большой рост. Темные глаза княжича медленно, с пронизывающей остротой обвели всех. Отдавая поклон владыке, наместнику, боярам и воеводам, поклонился он и народу на все стороны.

– Будьте все здравы! – с трудом, но громко выкрикнул княжич Иван внезапно охрипнувшим голосом.

Кругом все замерло, и вдруг бурей прокатился могучий рев толпы.

– Будь здрав, государь! – кричали кругом, приветствуя Ивана не как княжича, а как великого князя, назвав его государем.

Иван вздрогнул, еще более побледнел, но твердо и степенно подошел под благословение владыки.

От Золотых ворот княжич Иван со своими и владимирскими воеводами и боярами последовал за владыкой в Успенский собор для совершения молебствия о даровании победы.

– Помолим Господа, да поможет сокрушить нам агарян нечестивых! – громко возгласил владыка Авраамий, идя рядом с княжичем впереди крестного хода.

Взволнованный и смущенный, княжич Иван молча следовал за епископом Авраамием к возвышающейся перед ним громаде белокаменного златоверхого собора.

Ему было все еще страшно после встречи с владимирцами. Почуял он, словно вырос сразу, старше стал, но только в душе у него как-то тревожно и смутно. Всё же глаза его невольно останавливались на резном каменном поясе собора из узорных колонн, меж которых из камня же резаны изображения святых, листья, цветы, звери и птицы. Все изображения эти дивно расписаны яркими красками и разноцветным поясом окружают белокаменные стены всего храма.

Владыка заметил внимание юного княжича к зодчеству.

– Храм сей, – молвил он, – строен князем великим Андреем, а строили зодчие всех земель: и наши русские, и грецкие, и фряжские, сиречь итальянские.

Эти слова владыки и особливо упоминание об итальянских зодчих отвлекали княжича от дум его. Вспомнил он и часы самозвонные, что Лазарь сербин деду его на дворе ставил, и бабкины чарки, стопы и сулеи резные и кованые, тоже заморской работы.

– А ты был, отче, в иных землях? – спросил он владыку. – Видал ли ты всякие художества и хитрости фряжские и грецкие?

Владыка внимательно поглядел на княжича и ласково молвил:

– Был яз в землях фряжских и грецких. Ужо после трапезы расскажу тобе о разных художествах и хитростях фряжских, и наипаче о мистериях, сиречь о таинствах, которые своими очами зрил.

Владыка смолк, медленно крестясь и восходя по белокаменному крыльцу в собор. Иван, сняв шапку, тоже стал креститься. Когда поднялись они, перед ними распахнулись широко золоченые двери соборных железных врат, и они вступили на звонкий помост храма, выложенный узорными медными плитами. Перед самым началом молебна владыка сказал княжичу: