Свет всему свету - Иван Сотников

Гурали хорошо помнили те давние дни, когда здесь жил Ульянов. Но кем он был, они узнали лишь по его портретам после русской революции.

Березин видел, как взволнованы солдаты. Их лица торжественны и просветленны, словно они только что повстречались с самим Лениным. От чужих и незнакомых комнат на них повеяло вдруг чем-то родным, самым дорогим на свете.

А вышли — с крыльца открылась чудесная панорама, которой, наверное, не раз любовался и Ленин. Картинные домики гуралей На склонах Березину казались обездоленными беженцами без пристанища. Белоснежные шапки татранских вершин походили на разведчиков в белых маскхалатах, зорко следивших за врагом. А заснеженные нагорья, поросшие прямоствольным лесом, чем-то напоминали могучую армию, что двинулась в атаку на огромном фронте. Как воспринимал все это Ленин? Не хотел ли он силу и величие этих гор видеть в людях, которым посвятил всю борьбу свою, всю жизнь?

Народная память навечно сохранила для истории чуть ли не каждый шаг великого человека. Гурали с увлечением наперебой рассказывали обо всем, что видели, слышали и знали об Ильиче.

Вот тут, на берегу безумолчной речки Поронец, он любил работать с книгой в руках. Вон по той стежке совершал прогулки в короткие часы досуга. Вон с той горки, они указывают на Налицкую Грапу, он любовался вершинами Татр. А вон в той деревне — Бялы Дунаец, что примыкает к Поронину, останавливались Ульяновы.

Бойцы взволнованны. Сняв шапки и приспустив полковое знамя, примолкшие и торжественные, стоят они у дома, где на благо человечества неустанно трудился Ильич, стоят, исполненные гордости за все, что он делал и сделал, гениальный стратег коммунизма.

К утру ночная метель замела пути-дороги. Ветер разбойно рвал и метал, подолгу кружил на месте, засмерчивая сухой снег, и куда попало гнал вихревой столб. Белая мгла застилала горы: она буйствовала под ногами, в голых ветвях бука и тиса — во всем небе.

Пряча голову в воротник полушубка, Максим с трудом пробился к землянке с полковой рацией. Сугробы по пояс. Просто чудо, что не заблудился без Моисеева. Преодолев хребет, он прошел за ночь свыше десяти километров и ранним утром прибыл в полк. Значит, будут и завтрак с обедом, и сухие валенки, и соломенные маты, без которых хоть замерзай в окопах и землянках. Но мысли Максима заняты сейчас другим. Моисеев привез почту, и письма из родных мест согревают солдат лучше горячего чая и дымящегося борща. Письмо же, полученное Максимом, и обрадовало его, и расстроило. Решительный по натуре, он вдруг растерялся, не зная, как поступить.

Весь заснеженный, с обмерзшим лицом, он ввалился через низкую дверь и молча уселся на тисовый обрубок, заменявший Оле табурет. Девушка обрадовалась несказанно. Дни бегут и бегут, а им и поговорить некогда и негде. Она рванулась было к нему, но, разглядев расстроенное лицо Максима, так и обомлела. Что случилось? Болен или убило кого? Даже раздеться не хочет. У нее же тепло. Маленькая чугунка в углу дышала жаром. Максим все молчал, и девушка терзалась еще более. Куда девались ее смех, шутки, беспечная веселость — весь задор, каким постоянно светится ее взгляд и звенит ласковый голос.

Заговорил Максим тихо и расстроенно. Пришло письмо из редакции фронтовой газеты с заманчивым предложением. Не приказом, а предложением. Стоит ему согласиться, и его назначат разъездным корреспондентом. Со штабом дивизии вопрос согласован. Березин рад и считает, нужно ехать, не раздумывая. Говорит, это не то, что видеть события глазами роты и даже полка, а глазами фронта, всех его армий. Подумать только, всего фронта!

У Оли сразу подкосились ноги, и она бессильно опустилась на угол земляного уступа, заменявшего ей кровать. Вот и конец их недолгой, еще невысказанной любви. Конец счастью, которого еще не было. А может, и конец всему. Кто знает, как сложится их фронтовая судьба? С кем сведет и разлучит? Чем порадует и убьет? Что-то вдруг сдавило ей горло, мешая говорить и даже дышать. А Максим так же тихо и глухо говорил и говорил ей о планах, безжалостно ломавших все, что было ценно и дорого. Как оставить друзей, взвод, полк? Как оставить ее, Олю, которой он так и не сказал еще самого главного.

Бессильная молчать и сдерживать свои чувства, она бросилась к Максиму и пылкой щекой прижалась к его щеке. Ей ничего не нужно, кроме его любви. Нет у нее ничего дороже Максима, и она никому его не уступит. Она никуда его не отпустит. Расстаться теперь, когда он сказал, что любит ее, — просто безумие. Нет, нет, никуда!

У Максима сразу отлегло от сердца, и он даже успокоился. Оля сделалась такой нежной и ласковой и такой пылкой, какой он не видел ее и не знал вовсе. Ясно, он никуда не уедет. В конце концов остаться тут — не менее почетно, и его никто не осудит.

Скрипнула дверь, и в землянку дохнуло метельным утром. Жаров долго говорил по рации с Виногоровым. Максим собрался было уйти, но командир полка, перехватив полный отчаяния взгляд девушки, жестом усадил его на место. Как никто, знал он, что значит расставание. Зачем же омрачать им последние минуты?

Кончив разговор с комдивом о празднике (завтра 23 февраля), сказал Максиму, что отпускает его неохотно, но отпускает. Пусть молодой военкор испробует свои силы на новом поприще, пусть из него вырастет знающий и опытный военный журналист.

Максим раскраснелся. Слова Жарова льстили его самолюбию и пугали. Они опять возвращали его к мучительной нерешительности.

— А я тут раздумывал, как быть.

— Нечего и раздумывать — ехать, и ехать немедленно. Все документы подготовят сегодня же. А взвод оставишь достойному преемнику — Глебу Соколову. Приказ уже отдан.

Едва Жаров вышел, как лицо Максима сделалось белее снега. Взглянул на Олю — у нее тоже. Нет, он никуда не поедет!

А она, прильнув к его груди, и не слышит Максима. У нее так и звенят в ушах слова полковника: «Нечего раздумывать — ехать, и ехать немедленно!» А что, если все счастье Максима в том, чтобы ехать? А что, если она стоит поперек дороги этому счастью? А что, если?.. Ах, что за мука эта любовь! Таня говорит, любить — это требовать. Чего же нужно потребовать ей, Оле? Да, в чем уступить и чего потребовать? Разве в силах она отказаться от самого дорогого, от Максима? И кому нужен такой отказ? Но вправе ли она и мешать ему?

Только теперь Оля вдруг осмыслила его слова о работе в газете. Видеть события не глазами взвода и роты, а глазами фронта! А случись тут какое несчастье с Максимом, разве она простит себе, что помешала ему уехать? А случись какое несчастье там, что оправдает ее уступку? Как все сложно и путанно. Где тут разобраться? А ведь нужно не только понять, но и решить. Нет, мешая ему, она думала не о нем — о себе. И это сознание безвинной вины как-то прибавило ей сил и помогло обрести тяжкую решимость.

— Нет, Максим, ты поедешь все-таки...

— Ты что?..

— Я не прощу себе, если стану мешать. Никогда не прощу.

— Никуда я не поеду!

— Если любишь, поедешь, Максим. Увидишь, я не буду плакать, у меня достанет сил и на разлуку. Ты же любишь меня? Ты не забудешь? Мы не расстанемся насовсем? Нет ведь, нет же, скажи?

Он притянул ее к себе и стал целовать, не давая передохнуть. В горячей ласке его она ощутила и признательность, и силу пьянящего чувства, и верность, порождающую в душе покой и гордость.

На карте Оравица голубой жилкой сбегает с татранских хребтов и узкой долиной вьется меж лесистых нагорий, пока где-то внизу не вырывается на равнинные земли. А на местности ее не разглядишь сейчас ни в какую погоду: все под глубоким снегом. Но с обеих сторон над нею возвышаются крутые склоны, чуть не сплошь заросшие лесом. На правом берегу закрепились полки Виногорова, на левом — немцы. Но сплошной линии фронта здесь нет.

К вечеру снежный ураган приутих. Низкие тучи еще ползут и ползут с севера, задевая макушки деревьев. Моисеев поспешно снарядил свой обоз и с трудом пробился в Витаново, где и пришлось заночевать: кони и люди вконец обессилели.

Завтра 23 февраля, и Виногоров вызвал к себе человек сорок из отличившихся в последних боях, чтобы лично вручить им награды. «Генеральские гости», как их окрестили в полку, прибыли с обозом и расположились в крестьянских избах. Оборону здесь держит полк Кострова. Село расположено в низине, на берегу Оравицы. Прямо над ним — крутая гора, с которой немцы обстреливают село чуть ли не с птичьего полета. Впрочем, до немцев «далеко», с полкилометра, а то и больше. Позади Витанова, за правобережной горой, раскинулась Гладовка или, как ее называют в шутку, «столица Кострова». Там же размещены и все тылы Моисеева, так как позади своего полка места им нет. А здесь, в Витаново, у него промежуточная база, через которую идет все снабжение жаровского полка, воюющего в самой глуши татранских гор.

К генералу солдаты ехали с радостью. Еще бы, на целый день вырваться из снегов. Сам долго служивший солдатом, генерал и вызвал их к себе, чтобы дать хоть немного отдохнуть и развлечься в спокойной обстановке. Говорили, он пригласил артистов и будет концерт, потом кино, ужин у генерала, а кто-то пустил слух, что будет и по пачке настоящего «Казбека».