Первое кругосветное путешествие на велосипеде. Книга первая. От Сан-Франциско до Тегерана. - Томас Стивенс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Достигнув этой ханы в три часа дня, я прошу что-нибудь, чтобы утолить голод, и тут же сталкиваюсь с буханкой черного хлеба, тяжело тяжелого, и мне дают предварительно взглянуть в большую банку рассыпчатого белого вещества, столь же злобного пахучего, как тяжел хлеб, и я думаю, что владелец ожидает, что я буду считать это сыром.
Этот местный продукт, по-видимому, ценится здесь людьми пропорционально его прогорклости, и воспринимается ими более чем с любовью, когда он достигает той степени прогорклости и запаха, что выгнало бы бы европейца, за исключением, возможно, лимбурийцев, из дома. Эти два деликатеса и неизбежные крошечные чашки черного горького кофе составляют все съедобные продукты, которые дает хана, поэтому, видя отсутствие какой-либо альтернативы, я заказываю хлеб и кофе.
Хозяин, будучи добрым человеком, и думая, возможно, что ограниченные средства не позволяют мне воспользоваться таким предметом роскоши, как вещество в глиняной банке, в доброте его сердца по отношению к одинокому незнакомцу, берет небольшую порцию немытой рукой, кладет ее в миску с водой и немного помешивает ее, сливает воду сквозь пальцы и ставит ее передо мной.
Во время этой восхитительной трапезы прибывает караван мулов. Караванщики, семь грубо выглядящих турков, останавливаются, чтобы закупить ячменя для корма своих животных, поставка которых, кажется, является главным делом khan-jee (хозяина ханы). Как только эти люди высадились и выяснили, как пользоваться велосипедом, я нахожусь в затруднительном положении из-за обычной необходимости ездить для их развлечения. Разумнее просить человека летать, чем ездить на велосипеде где-нибудь рядом с ханой, но в невинности своих сердец и в тупости своего восточного понимания они думают иначе.
Они расценивают мои возражения как результат извращенного и противоречивого нрава, а моё объяснение «mimkin deyil» - только как беспочвенное оправдание, рожденное моим нежеланием подчиняться. Один старик, осмотрев велосипед, на мгновение задумчиво смотрит на меня, а затем выходит с юмористическим блеском в глазах, игриво тыкает меня в ребра и издает особый шум ртом: «к-у-и-и-к» в попытке привести меня в доброе настроение и выполнить их пожелания. В дополнение к этому, коварный старый обманщик, думая таким образом, что воздействует на мое тщеславие, называет меня "Паша Эффенди". Считая это продолжением их уговоров, я даю тот же ответ. Тогда один из молодых людей хладнокровно выступает за применение силы, чтобы заставить меня показать им свое мастерство в «арабе».
Насколько я могу интерпретировать, аргумент этого смелого мечтателя таков: «Вот, нас семеро, Эффенди только один. Мы хорошие мусульмане - мир с нами, он - всего лишь европеец - пепел на голове - давайте сделаем чтобы он бен».
Глава 12. Через страну Ангорской козы.
Другие члены караванной компании, одинаково страстно желая увидеть представление и, без сомнения, думая, что я совершенно неразумный человек, не одобряют предложение молодого человека. и khan-jee сурово делает ему выговор за то, что он говорил о применении силы и обращаясь к остальным, он складывает указательные пальцы вместе и говорит что-то о франках, мусульманах, турках и ингилисах. Это означает, что даже если мы франки и мусульмане, нам не мешают быть в то же время союзниками и братьями. От ханы восхождение более плавное, хотя местами грязное и неприятное из-за моросящего дождя, который все еще идет, и около 4 часов вечера я прибываю на вершину. Спуск более ровный и короче чем западный склон, но еще более крутой. Дорожное покрытие представляет собой густую голубую глину, в которой караваны протоптали тропы так глубоко, что в некоторых местах мул полностью скрыт от глаз. В этих глубоких траншейных тропах нет места, чтобы животные могли разойтись друг с другом, и где бы они ни встречались, единственно возможный план - отступить поднимающимся животным, пока не будет достигнуто более широкое место. Таким образом, не существует большой опасности того, что большие караваны попадут в эти «ловушки для неосторожных», поскольку каждый может услышать подход другого и принять меры предосторожности. Но одинокие всадники и небольшие отряды могут иногда оказаться вынужденными уступить плюс-минус любому в глубине этих странных торговых путей.
Это довольно неловкая задача спуститься с велосипедом, так как большую часть пути тропа даже не достаточно широка, чтобы допустить обычное катание, и я должен принять ту же тактику при спуске, что и при подъеме в гору, с той разницей, что на восточном склоне я должен отступать столь же решительно как мне пришлось продвигаться на западе. Спускаясь, я встречаю человека с тремя ослами, но, к счастью, я могу взобраться на край тропы достаточно, чтобы пропустить его. Его ослы загружены полузрелым виноградом, который он, возможно, везет в Константинополь таким медленным и кропотливым образом, и он предлагает мне немного, чтобы побудить меня поехать что бы он посмотрел. Некоторые велосипедисты, обладая деликатным характером, несомненно, подумают, что имеют право чувствовать себя обиженными или оскорбленными, если им предложат гроздь незрелого винограда в качестве побуждения поехать сломать себе шею; но эти люди здесь, в Малой Азии, - простые, переросшие дети. Когда они умрут, они попадут прямо в рай, каждый из них.
В шесть часов я въезжаю в Тереклу , найдя проезжую дорогу за милю или около того, прежде чем добраться до города. Посмотрев на циклометр, я начинаю подсчитывать количество дней, которых мне, вероятно, понадобится добраться до Тегерана, исходя из вчерашнего и сегодняшнего пробега. Сорок миль вчера и девятнадцать с половиной сегодня, тридцать миль в день - довольно медленный прогресс для велосипедиста, мысленно заключаю я. Хотя я предпочел бы ехать от «Конца земли до Джона О'Гротс»(известный британский туристический маршрут) для выполнения задачи, чем кататься на велосипеде по земле, которую я преодолел между этим и Измитом, я считаю, что тяжелая работа насыщена достаточным количеством новых и интересных аспектов, чтобы сделать это занятие конгениальным. Спешившись в Тереклу, я чувствую себя немного уставшим от дневных усилий и, чтобы обрести немного покоя и избавиться от назойливости ехать после ужина, я несколько раз удовлетворяю азиатское любопытство, прежде чем приступить к утолению мук голода - элемент самоотречения весьма похвальный, даже если считать его самозащитой, когда размышляешь о том, что я провел день в тяжелейших усилиях и с утра съел только кусок хлеба.
Вскоре после моего прибытия в Тереклу я
