Рациональность. Что это, почему нам ее не хватает и чем она важна - Стивен Пинкер

для себя выводу, но и щегольнуть своей мудростью, осведомленностью или добродетелью. Кто из нас не встречал записного хвастуна, яростного спорщика, пройдоху-юриста, менсплейнера, любителя мериться достоинством или интеллектуального дуэлянта, которому важнее быть правым, чем понять правильно?[385]

Многие из ошибок, входящих в списки когнитивных недомоганий, на самом деле приемы мотивированного рассуждения. В главе 1 мы познакомились с предвзятостью подтверждения на примере задачи выбора: испытуемые, которых просили перевернуть карточки, чтобы проверить правило «если P, то Q», переворачивали карточку P, которая может подтвердить правило и не переворачивали карточку не-Q, которая могла бы его опровергнуть[386]. Однако, если испытуемые хотели, чтобы правило оказалось неверным, они призывали на помощь логику. Прочитав, что люди, обладающие таким же, как у них, эмоциональным профилем, рискуют умереть молодыми, испытуемые находили верный способ проверить правило (а заодно и приободриться), фокусируясь, во-первых, на людях с похожим профилем, а во-вторых, на доживших до преклонного возраста[387].

Кроме того, у нас есть сильный мотив контролировать свою информационную диету. Свойство, называемое селективным восприятием, заставляет людей искать свидетельства в пользу уже имеющихся у них убеждений и ограждать себя от тех, что идут с ними вразрез[388]. (Кто из нас не радовался, читая передовицу, написанную политическим единомышленником, и не приходил в раздражение, услышав голос с другой стороны?) Если же какому-то аргументу удастся пробить нашу оборону, в дело вступают резервные силы. Мы прибегаем к предвзятой оценке, то есть используем всю свою изобретательность, чтобы преувеличить весомость аргументов, подтверждающих наше мнение, и придраться к тем, что его опровергают. И наконец переходим к классическим неформальным ошибкам, о которых говорилось в главе 3: апеллируем к личности, авторитету или большинству, совершаем генетическую или аффективную ошибку, боремся с соломенным чучелом и т. д. Более того, мы предвзяты даже относительно собственной предвзятости! Психолог Эмили Пронин обнаружила, что, как в вымышленном городе, где все дети обладают способностями выше среднего, подавляющее большинство американцев считает, что уж они-то допускают когнитивные ошибки не так часто, как средний американец, и буквально никто не думает, что может ошибаться чаще[389].

Наш мозг до такой степени заточен на победу в спорах, что некоторые когнитивисты, например Уго Мерсье и Дэн Спербер, уверены, что в этом и заключается адаптивная функция мышления[390]. Эволюция сформировала из нас отнюдь не интуитивных ученых, но интуитивных юристов. Подтверждая собственное мнение, люди довольствуются ущербными аргументами, но ошибку в рассуждениях оппонента замечают моментально. К счастью, этим же лицемерием можно воспользоваться, чтобы сделать нашу коллективную рациональность более совершенной, чем индивидуальная рациональность любого из нас. Популярная среди ветеранов различных комитетов и комиссий шутка, гласящая, что коэффициент интеллекта группы равен коэффициенту интеллекта самого тупого ее члена, деленному на число ее участников, оказалась абсолютно неверна[391]. Когда люди анализируют какую-нибудь идею в небольших группах с удачно подобранным составом — таким, что участники не во всем друг с другом согласны, но заинтересованы в отыскании истины, — они замечают ошибки и слепые пятна друг друга, и истина, как правило, берет верх. Если люди решают задачу выбора Уэйсона поодиночке, нужные карточки выбирает только каждый десятый, но, работая в группе, правильное решение находят семь из десяти. Стоит кому-то одному нащупать верный ответ, ему практически всегда удается переубедить остальных.

Предубежденность в пользу своих

Желанием людей добиться своего или выставить себя всезнайками наша общая иррациональность объясняется лишь частично. Другой элемент головоломки можно оценить, обдумав один вопрос из области научно-обоснованного государственного управления. Как работают меры по контролю за оборотом оружия — снижают ли они уровень преступности, потому что злоумышленникам становится труднее раздобыть ствол, или повышают, потому что законопослушным гражданам теперь нечем защищаться?

Вот данные вымышленного исследования, в котором крупные города поделили на те, где скрытое ношение короткоствольного огнестрельного оружия было запрещено (первая строка), и те, где это запрещено не было (вторая строка)[392]. В левом столбце указано число городов, где показатели преступности улучшились, а в правом — число городов, где они ухудшились. Посмотрите на таблицу и скажите, помогает ли контроль за оборотом оружия снизить уровень преступности?

Правильный ответ: цифры (выдуманные, напоминаю) предполагают, что меры по контролю за оборотом оружия повышают уровень преступности. Ошибиться нетрудно, потому что в глаза бросается число 223 — города, где уровень преступности понизился с введением контроля за его оборотом. Но эти данные могут говорить и о том, что уровень преступности снизился по стране в целом, независимо от новых мер, и о том, что число городов, где в угоду политической моде вводится контроль за оборотом оружия, больше числа городов, где этого не делается. Смотреть нужно на пропорции. Для городов, контролирующих оборот оружия, отношение снижения к росту составляет примерно три к одному (223 против 75), а для городов, где такого контроля нет, — примерно пять к одному (107 против 21). В среднем, гласят данные, оборот оружия в городах лучше не ограничивать.

Как и в тесте когнитивной рефлексии (глава 1), чтобы отыскать верный ответ, требуется толика математической грамотности — умения не поддаться первому впечатлению и посчитать. Люди, которые считают с грехом пополам, обычно отвлекаются на большее число и решают, что контроль за оборотом оружия работает. Но истинный смысл примера, придуманного правоведом Дэном Каханом и его коллегами, в том, как обходятся с ним математически грамотные респонденты. Математически грамотные республиканцы, как правило, понимают эти цифры правильно, а вот математически грамотные демократы понимать их отказываются. Дело в том, что демократы заранее уверены, что контроль за оборотом оружия эффективен; они поспешно хватаются за показатель, подтверждающий их правоту. Республиканцы же, не желающие мириться с этой идеей, сверлят таблицу глазами, которые — при условии, что их обладатель разбирается в математике, — видят реальную картину.

Республиканцы могли бы приписать свой успех тому, что они более объективны по сравнению с прекраснодушными либералами, но исследователи, конечно же, изменили условия задачи так, чтобы рефлекторный — неверный — ответ пришелся по душе правым избирателям. Они просто-напросто поменяли местами названия столбцов таблицы так, чтобы данные предполагали, будто контроль за оборотом оружия работает: с его помощью пятикратное преимущество роста уровня преступности превратилось в трехкратное. Теперь дурацкий колпак достался республиканцам, а вот демократы показали себя Эйнштейнами. В качестве контроля Кахан и его коллеги отыскали тему, которая не задевала ни республиканцев, ни демократов: помогает ли некая кожная мазь избавиться от сыпи. Ни республиканцы, ни демократы не