Между прошлым и будущим. Восемь упражнений в политической мысли - Ханна Арендт

могли ее сохранять. Им не грозило пасть жертвами собственной лжи; они могли обманывать других, не обманывая себя. Оба этих смягчающих обстоятельства лжи по старому образцу примечательным образом отсутствуют в случае манипуляции фактами, с которой мы сталкиваемся сегодня.

Чем в таком случае так важны эти ограничения и почему мы имеем право назвать их смягчающими обстоятельствами? Почему самообман стал неотъемлемым инструментом в ремесле имиджмейкеров и фальсификаторов и почему я говорю, что и для мира и для самого лжеца будет хуже, если он сам обманется собственной ложью, чем если просто обманет других? Разве можно придумать лучшее моральное оправдание для лжеца, чем то, что его отвращение к лжи было так велико, что прежде, чем он смог лгать другим, ему пришлось убедить себя самого; что, подобно Антонио из «Бури», ему пришлось «так память затемнить свою, чтоб собственной поверить лжи»?[215] Наконец, последний и, возможно, самый волнующий вопрос: если политическая ложь современного толка настолько масштабна, что требует полностью перекроить всю текстуру фактов – как бы создать иную действительность, куда эту ложь можно будет вплести без единого шва или разрыва, ровно так, как факты вплетены в свой исконный контекст, – что мешает этим новым историям, фикциям и нефактам стать полноценной заменой действительности и фактической истины?

Насколько трудно бывает обманывать других, не обманывая самого себя, иллюстрирует одна средневековая байка. В ней рассказывается о том, что случилось однажды ночью в городе, на смотровой башне которого днем и ночью дежурил часовой, чтобы предупреждать людей о приближении врага. Часовой был падок на розыгрыши и той ночью пробил тревогу, просто чтобы нагнать на городских немного страху. Его успех был ошеломляющ: весь город бросился на стены, а последним к ним помчался сам часовой. Эта история дает понять, до какой степени наше представление о реальности зависит от того мира, который мы делим с окружающими нас людьми, и какая нужна сила духа, чтобы держаться чего-то, неважно, ложного или истинного, чего никто не разделяет. Иными словами, чем успешнее лжец, тем скорее он падет жертвой собственных подтасовок. Кроме того, шутник, обманувший сам себя, оказавшийся в одной лодке со своими жертвами, с виду заслуживает куда большего доверия, чем хладнокровный лжец, позволяющий себе наслаждаться своей выходкой с расстояния. Только самообман способен создать видимость правдивости, а в споре о фактах единственное, что порой имеет шанс оказаться убедительнее удовольствия, страха и выгоды, – это личный внешний облик.

Текущие этические предрассудки таковы, что люди, как правило, весьма сурово относятся к хладнокровной лжи, тогда как искусство самообмана, доведенное зачастую чуть ли не до совершенства, обычно встречают с величайшей терпимостью и попустительством. Среди тех немногих примеров из литературы, которые можно процитировать в противовес этой текущей оценке, – знаменитая сцена в монастыре из начальных глав «Братьев Карамазовых». Старший Карамазов, закоренелый лжец, спрашивает старца Зосиму: «Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?», и старец отвечает: «Главное, самому себе не лгите». Достоевский никак не объясняет и не развивает этот отрывок. Чтобы подкрепить утверждение «Лучше лгать другим, чем обманывать самого себя», надо отметить, что хладнокровный лжец не теряет осознания разницы между истиной и неправдой, так что истина, которую он прячет от других, еще не совсем выпровожена из мира; она нашла свое последнее убежище в самом лжеце. Действительности здесь не наносится ни безоговорочного, ни необратимого ущерба, и то же самое можно сказать о самом лжеце. Он солгал, но пока еще не изолгался. Ни он, ни обманутый им мир еще не лишились надежд на «вечную жизнь», если выражаться языком старца.

Таким безоговорочным и потенциально необратимым ущербом, неведомым в прежние времена, грозит современная манипуляция с фактами. Даже в свободном мире, где у государства нет монопольной власти решать, что – факт, а что – нет, гигантские организации лиц с общими интересами ввели в обиход своего рода мышление в стиле raison d'état, которое прежде встречалось лишь в области иностранных дел и, в своих худших проявления, в ситуациях прямой и несомненной угрозы. Национальная пропаганда, разворачивающаяся на государственном уровне, не просто переняла несколько уловок из деловой практики и из арсенала Мэдисон-авеню. В отличие от лжи, предназначенной для иностранного неприятеля, имиджи и фикции, создаваемые для внутреннего употребления, могут стать действительностью для каждого, и прежде всего для самих их создателей. Они оказываются покорены еще в процессе изготовления «продукта» – уже одной мыслью о числе своих потенциальных жертв. Без сомнений, инициаторы создания лживого образа, «вдохновляющие» этих невидимых мастеров убеждения, понимают-таки, что хотят обмануть врага на общественном или национальном уровне, но в итоге ориентиром для целых групп людей и даже целых наций может стать паутина обмана, в которую их лидеры хотели поймать своих оппонентов.

Все дальнейшее происходит почти автоматически. Основные усилия обманутой группы, как и самих обманщиков, скорее всего, будут направлены на то, чтобы сохранить созданный пропагандой образ в неприкосновенности, а этому образу угрожают не столько враги и действительные враждебные интересы, сколько те члены группы, кто сумел избежать его чар и настаивает на обсуждении фактов и событий, которые в него не укладываются. История нашего времени полна примеров, когда рассказчики истины факта воспринимались как большая опасность и даже более враждебная сила, чем действительные оппоненты. Эти доводы против самообмана не следует путать с протестами «идеалистов» (независимо от того, насколько они правомерны) против лжи как чего-то принципиально плохого и против существующего издревле искусства обманывать врагов. С точки зрения политики важно то, что современное искусство самообмана легко приводит к тому, что внешние дела преобразуются во внутренние, и международный или межгрупповой конфликт бумерангом возвращается на сцену внутренней политики. Примеров самообмана, практиковавшегося в период холодной войны обеими сторонами, слишком много, чтобы их перечислять, но очевидно, что именно о таких случаях идет речь. Консервативные критики массовой демократии часто подчеркивали опасности этой формы правления для международных дел – не упоминая, впрочем, о тех опасностях, которыми чреваты монархии или олигархии. Силу их доводам придает тот неоспоримый факт, что в полностью демократических условиях обман без самообмана практически невозможен.

При нашей нынешней системе всемирного сообщения, охватывающего большое количество независимых стран, ни у одной из мировых держав и близко нет власти, достаточной, чтобы взять свой «имидж» под полный контроль. Вот почему у имиджей и фикций сравнительно короткая ожидаемая продолжительность жизни; они, как правило, лопаются, не только когда гремит гром и действительность вновь появляется на публичной сцене, но даже раньше, ведь осколки фактов постоянно нарушают и расстраивают ход пропагандистской войны конфликтующих фикций. Однако это