Экспериментальный фильм - Джемма Файлс

отражений в зеркалах или листах полированного олова, искусно изогнутых для того, чтобы заменить одно изображение другим или показать одновременно два образа, мерцающих, причудливых, ускользающих.

Она делала то, до чего другие режиссеры додумались лишь несколько десятилетий спустя, и ни одна из ее находок не делала замысел более понятным. Скорее, наоборот.

Кажется, я уже об этом говорила: по моим наблюдениям, она не хотела, чтобы другой видел то, на что смотрела она. Или, может быть, она сама не хотела видеть то, на что смотрела. И уж точно не хотела, чтобы это видело ее. Это обстоятельство кажется мне чрезвычайно важным, именно поэтому я повторяюсь.

Полагаю, эта история о том, что нам многое не дано узнать. Ее можно подвергнуть множеству трактовок, и не только потому, что в ней не хватает отдельных фрагментов. Точнее будет сказать: она вся состоит из отсутствующих частей.

Мой случай с самого начала был безнадежным: мое сознание склонно создавать замысловатые узоры. В этом я похожа на миссис Уиткомб. На Хайатта. На Саймона. На Кларка. Такова наша природа. Я – самый неподходящий человек для того дела, которое мне выпало совершить. Правда, сразу за мной шла Сафи. Она в мельчайших подробностях видела все, что происходит вокруг фильмов миссис Уиткомб, а я видела то, что скрывается за ними. Но сам фокус? Монетка из игры в наперстки (существует ли она)?

Кто из нас мог предвидеть то, что произойдет? Кто мог предупредить других об опасности?

Порой мне кажется, что никаких фильмов не было вообще. Возможно, фильм, как «вещь в себе», не существует в принципе. Есть только тень, пятно, проекция – грубое визуальное подражание чему-то, движущемуся за пределами видимого мира, уменьшенному до размеров, которые способно охватить человеческое восприятие. И когда все сказано и сделано, конечный результат оказывается полным дерьмом, набором самых банальных, избитых клише.

Возможно, дело не в том, что ты видишь, что это собой представляет, но в том, что оно…

(в данном случае, Она)

…видит, что собой представляешь ты.

Пансион, в котором последние двадцать лет находился Вацек Сидло, был самым обычным домом престарелых, ничем не отличавшимся от других учреждений с проживанием и уходом, которые вам, возможно, доводилось посещать. Светлое и просторное здание, с многочисленными холлами, стены которых были выкрашены в ярко-розовый цвет. В воздухе витал слабый запах пеленок, замаскированный ароматизаторами «Глейд». В памяти моей тут же всплыл эпизод времен ранней юности – когда мне было девятнадцать, я, желая подработать летом, устроилась в еврейский хоспис, где каждую субботу раздавала предварительно упакованные кошерные блюда. Приходилось носить сеточку для волос, медицинскую одежду и проводить много времени на ногах; но самым трудным было не это, а необходимость игнорировать тамошних постояльцев – единственный способ остаться в здравом уме. При этом следовало быть достаточно внимательной, чтобы замечать, если они что-то хотят: салфетку, дополнительный стакан кофе, ложку или вилку взамен упавшей. К концу смены все тело ныло, что, вероятно, приближало меня к состоянию, в котором старики находились постоянно – с тем лишь исключением, что у меня была возможность уйти после работы домой и не возвращаться целую неделю. К концу августа мне начало казаться, что старики догадываются, с каким нетерпением я жду окончания смены, и эта мысль была мне почему-то приятна.

Медсестра, с которой говорила Сафи, провела нас по длинному коридору, остановившись у двери Сидло.

– Когда я к нему заглядывала, он казался бодрым, – сообщила она. – Но это было десять минут назад. Так что не обещаю, что он готов беседовать с вами сейчас. Возможно, придется подождать.

– Конечно, – кивнула я.

– Ему перевалило за сто. Удивительно, что он вообще… – медсестра осеклась. – В любом случае. Если я вам понадоблюсь, я здесь, в холле.

– Большое спасибо, мэм, – сказал Саймон. – Если возникнут проблемы, мы непременно вас позовем.

Дверь медленно открылась. По всей видимости, она была снабжена ограничительным устройством, не позволявшим ей хлопать. Вацек Сидло, дремавший в инвалидной коляске у окна, показался мне похожим на невероятно старую, невероятно дряхлую кошку. Сплошная сеть морщин лежала на его пергаментной коже, такой тонкой, что сквозь нее просвечивали кости; руки, торчавшие из рукавов зеленой полосатой пижамы, бугрились толстыми, как веревки, жилами; из-под неплотно прикрытых дрожащих век виднелись водянистые, голубоватые от катаракты глаза. На черепе сохранилось несколько прядей волос, не столько белых, сколько бесцветных; адамово яблоко выдавалось на тощей шее так сильно, что казалось, оно мешает старику дышать.

На него тяжело было смотреть, тяжело находиться с ним в одной комнате – зримый образ бренности человеческого существования давил на сердце, как свинцовый жилет для рентгена. Глядя на него, я испытала острое желание немедленно подписать заявление об отказе от реанимации.

– Ох… Вау, – не удержалась от комментария Сафи.

Саймон покачал головой.

– Луиз, по-моему, тормошить его жестоко, – заметил он. – Что ты надеешься услышать, кроме

как… Честное слово, нам лучше уйти и оставить бедного старикана в покое.

– Не знаю, – пожала плечами я.

– Ну, тогда пойдем? Идем, дорогая.

– Я не могу уйти, не попытавшись поговорить с ним.

– Уверяю тебя, можешь. Это так просто – повернуться, закрыть за собой дверь и больше не возвращаться.

– Мисс Кернс, мне кажется, он прав, – вмешалась Сафи.

– Я не могу, – повторила я.

– Ох, – почти в то же мгновение тихонько выдохнул Сидло. Мы трое, одновременно обернувшись, увидели, что он смотрит на нас – точнее, на меня – своими якобы бесполезными, но широко открытыми глазами. Все черты его лица дышали какой-то странной тоской, губы одновременно улыбались и дрожали, но пергаментные щеки были влажными. Возможно, от слез.

– Ох, – снова вздохнул он, повернул голову и взглянул за мое плечо, где не должно было быть ничего, кроме пустоты. – Наконец-то ты пришла. Я так долго ждал.

Да, ответило нечто из тайных глубин моего сознания, разделяя с ним радость встречи. Ты узнал меня, Вацек, мой бедный дорогой мальчик.

(Да, это я)

– Мистер Сидло, – начал Саймон. – Мы… э…

Сидло кивнул, не отводя глаз от «меня» или от того, что стояло за моей спиной.

– Я знаю, зачем вы пришли, – произнес он.

В библиотеке института Фрейховена хранится запись, сделанная на VHS; никому из нас не довелось увидеть ее до тех пор, пока все это не закончилось. Для того, кто лично знаком с героем этого видео, просмотр его может оказаться поистине душераздирающим опытом. Интервью, снятое на пленку, было проведено 16 марта 1975 года доктором Джильденом Эбботом, ныне исполняющим обязанности директора института. Тогда он был обычным стажером, а институт