Шпион в Юрском периоде - Геннадий Прашкевич

— Ну? — сердито спросил Беллингер. — Теперь они точно ушли. Почему бы нам не спуститься вниз?

— Не стоит торопиться.

— Здесь скверно пахнет. Это дым. Мне здесь не нравится. Я не хочу дышать таким воздухом.

— Уж лучше таким, чем вообще не дышать.

Кажется, до него что‑то дошло, но молчать он и не думал:

— Айрон Пайпс, почему у тебя такое дурацкое имя?

— Не знаю.

— Ты слишком прыток для человека, который носит такое имя. Ты непонятен мне. Я бы сказал, что ты темен, Айрон Пайпс.

— Не все ли равно, каков я?

Он помолчал. Потом спросил:

— Кто эти люди?

— Не знаю. Но доверять им нельзя. Иначе можно угодить в тот пресловутый ряд.

Я спохватился.

Я как бы спохватился, но старик проглотил наживку:

— Ряд? — Он, кажется, что‑то понял. — Какой ряд? О чем ты, Айрон Пайпс?

— Ну как. Вы ведь из знаменитостей. Говорят, вы входите в десятку самых знаменитых людей мира.

— Да ну! — саркастически хмыкнул Беллингер. — Ну и что?

— Я как‑то читал в газетах…

— Что ты там мямлишь? — нетерпеливо потребовал Беллингер.

— Ну, я как‑то читал в газетах про этих про всех… Ну, про знаменитых… Про какого‑то Хана, физик такой. И про Курлена. И про Сола Бертье. И еще там писали про журналистку, которую убили. Я еще удивился, что как знаменитость, так рядом обязательно стрельба. Вот и у вас такое.

— Где ты такое читал? В какой газете?

— Не помню.

— Действительно интересный ряд. — Беллингер смотрел на меня непонимающе. Но я его наконец заинтересовал. — Для простого садовника ты недурно начитан, Айрон Пайпс.

— Я не совсем обычный садовник.

— Теперь я это вижу.

Он помолчал. Потом заявил, впадая в привычные воспоминания:

— Сола Бертье я знал. Даже слишком хорошо. Некоторые пишут о нашей дружбе. Это преувеличение. Дружбы не было. Дружить с Солом мог только ядовитый паук. Зато Сол много пил. Настоящая скотина, говоря между нами. Его мировоззрение всегда было густо окроплено алкоголем. Не удивился бы, узнав, что с борта яхты его сбросил очередной сожитель.

— Сожитель?

— Можно найти и другие определения, — покосился на меня Беллингер. — У Сола Бертье было много слабостей.

— Для одного человека что‑то уж правда много.

— Но у него и талантов было не меньше. Но порядочная скотина! — Он будто мысленно сравнил с кем‑то этого Сола Бертье. — Правда, о Бертье пишут много неверного. Я‑то его хорошо знал. И Памелу я тоже хорошо знал. Зря она ввязалась во все это. Незачем было ввязываться. Там за милю пахло паленым.

— Вы из той же породы?

Старик усмехнулся и поднял на меня усталые глаза:

— Хочешь утвердить названный ряд?

Не отрываясь от окон, я кивнул:

— Надеюсь, мои слова вас не обидели?

— Нисколько, Айрон Пайпс. Как ни крути, люди, упомянутые тобой, если уж не достойные, то, во всяком случае, интересные.

— А знаете, как они кончили?

Он коротко ответил:

— Знаю.

— Тогда не вставайте с кресла.

Внимательно вглядываясь в темную листву дубов, окружающих дом, я спросил:

— Чем вы так насолили нашим гостям?

— Представления не имею. Я даже оглянулся.

Старик сидел в своей обычной позе: обхватив руками острое колено.

В его взгляде читались удовлетворение и самодовольство. Но спросить о чем‑либо я не успел: у ворот виллы ударила автоматная очередь.

21

— Точно у ворот… — сказал я, прислушавшись. — А вот это под южной стеной… А вот это они гранатой сорвали ворота… Вам здорово придется потратиться на ремонт…

И крикнул:

— Сидеть!

Винтовочная пуля раскрошила стену прямо над головой приподнявшегося Беллингера. Пыль светлым облачком, как размазанный нимб, повисла над седыми волосами. Я не потерял ни секунды. Это был мой первый выстрел. Я стрелял на звук, на неясное движение в листве, но мы сразу услышали вскрик, а затем треск и глухой удар упавшего на землю тела.

— Ублюдки, — проворчал Беллингер.

— Кого вы имеете в виду?

— Тебя тоже, Айрон Пайпс.

Снизу крикнули:

— Эл!

Я прислушался.

Беллингер мог быть доволен: он наконец узнал мое настоящее имя. Он прямо расцвел от этого. Он получил точное подтверждение того, что я в самом деле ублюдок. А снизу орал разъяренный Берримен:

— Эл, прекрати стрелять!

— Нам можно спуститься? — крикнул я.

— Спускайся! И отдай старика Лотимеру.

Беллингер со странной усмешкой взглянул на меня:

— Этот Лотимер, он тоже садовник?

— Нет, — буркнул я. — Это полицейские вернулись.

Беллингер молча выложил на стол “вальтер”, и мы сошли на веранду. Я прикрывал старика, положив руку на “магнум”, но нужды в том не было. Тощий Лотимер, привычно откозыряв (он пришел в Консультацию из армии), увел старика в машину.

— Поезжай! — крикнул ему Джек и раздраженно обернулся: — Эл, в саду одни трупы.

— Половина из них — твои, — хмыкнул я. — А под дубом?

— Там тоже труп.

Я усмехнулся. Стрелять на звук меня учил Джек. Все же мы подошли к убитому.

— Влей ему в пасть, Джек.

Берримен поболтал в руке фляжку и возмутился:

— Это же греческий коньяк, Эл! Он много стоит.

— Достало меня все греческое.

Джек выругался и стволом пистолета без церемоний разжал зубы сбитого с дуба крепыша. В карманы мы не стали заглядывать. Идя на задание, такие, как он, документов не берут.

— Он открыл глаза!

Мы наклонились над близнецом.

Он действительно приоткрыл глаза, но они были залиты смертной пеленой, смутным туманом, который уже ничем не разгонишь. Он что‑то попытался прошептать. Я приблизил облепленное пластырем ухо к его губам.

— Беллингер…

— Кто тебя послал? Имя?

— Беллингер… Я выругался.

— Да оставь ты его, Эл. Лучше сам глотни. Не представляю, что мы скажем шефу. Тут одни трупы.

И рассмеялся.

Я удивленно посмотрел на него.

— Шеф страшно злится на меня, — объяснил Берримен. — Неделю назад он спросил, почему я отнес на счет Консультации стоимость сексуального белья для певички из группы “Лайф”. И почему, спросил шеф, я оплатил ей поездку в Атлантик–Сити. Я сказал шефу правду. Потому что она очаровательна. А он разозлился.

Я тоже рассмеялся и подмигнул ему.

P. S.

Я был рад, не увидев шефа.

Доктор Хэссоп бывает холоден, как глыба льда, но контактов с тобой он никогда не теряет. Наверное, это потому, что он жаден до необычного. Есть такие игрушки: сверху тонкие перья или нежный мех, а возьмешь игрушку в руку — под ладонью холодная тяжелая глина. Обожженная, понятно. Не знаю, как к таким игрушкам относятся дети, но мне они не по душе. Наклонив голову, доктор Хэссоп без всякого удовольствия изучал нас с Джеком.