Северный Удел - Андрей Кокоулин

А может так оно и было.

Крепкие стены подрагивали. С заложенных лестниц тоже доносился треск.

Я посмотрел в окно. Государь держал «завесу», но в некоторых местах она разлохматилась и зияла прорехами. Крупные фигуры прорывали ее почти без усилий.

Откуда их столько?

Это же надо было заранее, это кто-то армию под боком…

Ах, гуафр!

Я вспомнил письмо отца. Три деревни за Бешеным ручьем. Внезапно опустевшие весной этого года. Вернее, в конце весны. Стало быть, май. Кровь перевезена из Ассамеи, трое уже убиты — Штольц, Иващин, Поляков-Имре.

Еще в мае — Жапуга.

Три деревни, пусть по двадцать, по тридцать дворов, это сто восемьдесят, двести человек. Неужели все инициированы? Впрочем, судя по детям…

Но почему здесь, в нашем Уделе?

Под окном вдруг грохнуло, со звоном посыпалось стекло, горячим и кислым воздухом задуло часть свечей.

Мы не выстоим, понял я. Нас меньше. Мы переиграны вчистую. Двести «пустокровников». Двести.

Будто в доказательство моих мыслей упал Жассо, он плюнул кровью и вывернул шею, уставясь стеклянеющими глазами в лузу бильярдного стола. Обессиленно, содрогаясь, сполз по стене Кузовлев.

Гремели выстрелы, кричали люди. Сапоги давили свечи и гильзы.

Усатый пехотинец вдруг повис на подоконнике, выронив винтовку. Еще один просто выбросился в окно.

— Держать! — заорал Тимаков. — Держать жилками!

С той стороны дома жандармы приволокли Сагадеева, очумело трясущего головой.

— Их много, — прохрипел он, — прорываются… прорываются наверх.

— Все равно! — наорал на него Тимаков.

Подобрав винтовку я высадил одна за другой в ночь три или четыре пули. Попал лишь раз. Затем «пустые» жилки нашли меня, и я с трудом отбился, перекатившись от окна к стене.

— Бастель, — расслышал я Терста, — Бастель, пришло наше время.

— Да, пожалуй.

Оскальзываясь, я добрался до своего стула. Терст уже погасил большинство своих жилок до пепельных. Что ж, побудем мертвецами.

Из-за столов у центральной лестницы грянул залп, а это значило, что счет пошел на минуты.

Разом вскрикнули Терентьевы, лица их налились кровью и застыли в жутких гримасах. Несколько солдат разом, один за другим, кулями повалились на пол.

Выстрел, еще выстрел.

Жуткий грохот ударил слева — подорвали гранату. Тонко пропели осколки, дым, клубясь, поплыл в окна.

Кровью…

Кровью было лучше не смотреть. Всюду мерцали «пустые» жилки, они прорастали, как трава, снизу, они сплетались в узлы и сети, они стискивали шеи жандармов и впивались в тела фамилий, пробивая защиту.

С лестницы жилки росли прозрачным частоколом, тонкими и гибкими иглами, легко пропарывающими поставленные многоцветные «паруса».

И только плотный кокон крови государя-императора, ужавшийся до бального зала, еще держался.

Баховы. Жассо. Кузовлев. Благодати вам. Всем.

Обер-полицмейстер, упавший рядом со мной, еще пытался что-то скручивать из своей крови, но опыта Николаю Федоровичу явно не доставало. Как он и говорил, он был не любитель фамильных особенностей.

Его убили легко и быстро.

Шипастая жилка пробила сердце — и Сагадеев, подломив ноги, грузно опустился на мертвого Брандля. Неделю мы работали вместе, он принял мое главенство, хотя был лет на двадцать старше, и дочки у него, а теперь, теперь…

Тимаков еще успел выстрелом достать появившуюся в коридоре фигуру, а затем, то ли убитый, то ли оглушенный, повалился навзничь. Ночь Падения. У последних защитников государя-императора — четырех пехотинцев — просто-напросто кровью вырвали оружие из рук.

Вот и все, горько подумалось мне.

Как быстро. Полчаса? Вряд ли сильно больше.

Я был мертв уже минуту.

Распадающимися трупными жилками очень трудно управлять, тем более, пытаться свить из них даже такое простенькое оружие, как «хлыст».

Ничего-ничего, за все мне ответят. Ниточку к ниточке, и в спрятанную ладонь, в ладонь.

Их было за два десятка, подошедших к створкам в бальный зал «пустокровников». Пятеро или шестеро детей возрастом от восьми до четырнадцати. Остальные — взрослые деревенские мужики и бабы. В грязных рубахах, штанах, рваных платьях, юбках. Молчаливые, пустоглазые. Чужие.

Они взялись за ручки.

Я ждал, что сейчас дерево разлетится в щепки, я надеялся, что пехотинец за пулеметом Ошкуркова жив, что он вот-вот нажмет на рычаг, и пятьсот выстрелов в минуту выкосят «пустокровников» по проему.

Напрасно. Двери раскрылись, и «завеса» государя опала.

Ни выстрелов, ни криков. Ни последнего всплеска крови. Живы ли матушка и сестра? Или я просто не чувствую ничего, не способен сейчас чувствовать?

Фальшивый мертвец среди действительных.

И если я выживу, подумал я, а я собираюсь выжить, то за одну Катарину Эске, за Майтуса… не знаю, что сделаю.

Затем ударил Огюм Терст.

Он ударил, едва первый из «пустокровников» пересек порог зала. Наискосок по шеям и спинам. Черной полосой в пустоту.

Шестеро рухнули сразу. Не люди, кегли.

Лишь один отскочил назад, и тогда уже хлестнул по спинам я, будто насквозь прочертив еще пятерых. Возможно, они даже не сообразили, откуда пришла их пустокровная смерть. Как стояли, так и сложились, скрючились на полу.

Люди ли?

Я вдруг понял, что меня хватит максимум на еще один удар, и все, не выдержу, всплыву из мертвецов. Или умру по-настоящему.

А Шнуров?

Где-то же здесь должен быть и Шнуров. И тот, кто заправляет всей этой мерзостью. Или его кровник.

Я собрался с силами.

Терст снова ударил первым, оставив мне всего четверых. Но они были удивительно равнодушны к смерти своих товарищей. Отклонились безразлично, отступили.

Бессловесный скот.

И я хлестнул их, как хлещут скотину. Что ж это за дурацкая «пустая» кровь? Как же так! Вы же только что…

— Спокойнее, — раздался слабый голос Терста, — спокойнее, Бастель.

Звука выстрела я не услышал.

Только полковник вдруг дернулся, а сюртук его с левой стороны украсился пятнышком входного отверстия.

— Здравствуйте, — передо мной, поигрывая револьвером, возник Лоскутов, он же Шнуров. — Нашли, значит, средство против крови.

Он, осклабившись, с силой рванул меня за ворот мундира.

Я упал деревянной чушкой, кажется, разбив губу, и Шнуров поволок меня в зал, прямо через трупы своих недавних солдат.

Пробравшись на пустое место, он оставил меня на полу, огляделся, чему-то ухмыляясь, затем выловил из кучи стульев один за спинку и сел на него верхом.

— Давайте, Кольваро, возвращайтесь из мертвых, — наклонившись, Шнуров ударил меня по лицу. — Мертвый цирк закончился.