Поздняя осень (романы) - Василе Преда

В его присутствии Ванда тоже становилась счастливейшей из женщин. Лишь изредка, когда ее одолевал страх, что когда-нибудь он ее бросит, она становилась раздражительной.

…Они лежали обнявшись. Ванда крепко прижалась к нему и спрятала лицо на его сильной мускулистой груди, прислушиваясь к его горячему дыханию.

— Ужасно боюсь, что ты тоже превратишься в «призрак», — прошептала Ванда.

— Что за глупости! — удивился Раду.

— Так было со всеми мужчинами, которые меня любили, — произнесла Ванда скорее для себя, чем для него, и, высвободившись из его объятий, откинулась на подушку. — Когда моя любовь им надоедала, они исчезали как призраки.

— Я тебя просил не упоминать о мужчинах, которые тебя любили! — раздраженно проговорил Раду.

— Прошлое никому не причиняет зла, — возразила она. — Люди страдают в настоящем!

— В настоящем можно страдать и о прошлом, — возразил он и наклонился, чтобы поцеловать ее волосы.

— Но время всегда смягчает… О прошлом мы думаем без горечи, а настоящее всегда ранит. Ведь если подумать, — продолжала она после минутного молчания, — как только у меня хватает сил не упрекнуть тебя в том, что ты делишь себя между мной и своей женой!

— Ты невозможна! — рассердился он. — Я же тебе говорил, что в последнее время наши отношения с Дориной…

— …сделались чисто формальными! — досказала она со смехом. — Знаю, знаю, не горячись…

— Меня огорчает твое недоверие! — возмутился Раду.

— Лучше расскажи мне, что за женщина твоя жена, — попросила вдруг Ванда. — Меня мучает мысль, что ты меня постоянно сравниваешь, что я все время нахожусь на одной чаше воображаемых весов, а она — на другой…

— Не надо преувеличивать, — возразил Раду. — У меня не так уж много времени для этих «взвешиваний»…

— К счастью для меня! — обрадовалась Ванда и бросилась его целовать.

— Или к счастью для нее. — Раду был убежден, что Ванда несравнима. — Дорина женщина, в общем, заурядная. Ты же ее видела на встрече Нового года. Она не красавица, по таким с ума не сходят.

— Не то что по мне! — снова перебила его Ванда, смеясь.

— Вот именно! — охотно согласился Раду. — Ты меня покорила с первого взгляда. Я и не надеялся, что ты когда-нибудь обратишь на меня внимание…

— Это любовь, — взволнованно сказала Ванда, прижимаясь к нему.

— Ни один мужчина не в состоянии тебя не заметить! У тебя особая манера очаровывать, сводить с ума. Что бы с нами ни случилось, — добавил он с дрожью в голосе, — ты останешься для меня настоящей и единственной женщиной в моей жизни.

Он воодушевился, глаза его блестели, голос дрожал от волнения.

— Сколько красивых слов! — произнесла Ванда нежно и рассмеялась. — Те же признания, те же слова, но каждый раз кажется, что это правда! Это необъяснимо, но мы вам верим! Надеемся, что именно в этот раз эти слова произносит не притворщик, а искренне влюбленный человек! А вскоре этот «влюбленный» исчезает. Как сквозь землю проваливается!

Раду считал такие ее высказывания вполне обоснованными. Ведь она так настрадалась из-за легкомыслия и трусости мужчин! Ванда во всем ему призналась, она не делала секрета из истории своей жизни. Эти признания его взволновали, он задался честолюбивой целью вернуть Ванде веру в мужчин, оправдать род мужской в ее глазах, показать ей, что существуют по крайней мере и исключения.

И чтобы доказать ей это, Раду начал рассказывать без всякой, на первый взгляд, связи с ее размышлениями:

— Мы с Дориной познакомились, когда были, в сущности, еще детьми — оба только что кончили гимназию. Встретились на вступительных экзаменах на филологическом факультете, у списков поступивших. Мы оба провалились… И подружились. Она была моей первой девушкой, первой любовью. В тот год меня призвали в армию. Она пошла работать. Мы переписывались. Она навещала меня в части почти каждый месяц, хотя нас разделяли сотни километров. После моей демобилизации мы поженились. На филологический я так и не поступил, а она поступила на заочное отделение. Тогда же я поступил в военное училище… Я рассказал тебе все это, чтобы ты поняла, что я не знал другой женщины, кроме Дорины. Ты единственная…

— Ты мне льстишь! — сказала Ванда нежно.

— Как только я тебя увидел, когда командир представил тебя нам в новогоднюю ночь, я понял, что со мной происходит что-то необыкновенное, до сих пор не испытанное. Может быть, от того, как ты на меня посмотрела — уверенно, даже дерзко. Я чувствовал, что ты решаешь, заслуживаю я твоего внимания или нет… А теперь ты меня упрекаешь в этом…

— Что-то я не припоминаю, — улыбнулась она. — Впрочем, верно, сначала я не обратила на тебя внимания. Было столько народу, что я даже немного оробела…

— Как только ты вошла, я понял, что люблю тебя, — признался он серьезно. — Значительно раньше, чем эта мысль пришла тебе.

— Правда, — Ванде тоже было приятно вспоминать эту новогоднюю ночь, — я не думала, что ты когда-нибудь будешь мне интересен. Когда ты меня пригласил танцевать, я согласилась только ради сочувствия: ты был ужасно взволнован. Я подумала тогда, что провинциалы неисправимо застенчивы. Однако потом я заметила, что ты довольно привлекателен.

— То есть? — удивился Раду.

— То есть симпатичный, хорошо сложен, — рассмеялась Ванда. — Хотя еще совсем ребенок…

— Я просил тебя не называть меня ребенком! — вспылил он.

— Что ты, молодость — это прекрасно! А ты обижаешься… А вот что действительно обидно — она так быстро проходит!

— Тогда не говори со мной так, будто я нуждаюсь в каком-то снисхождении, — сказал он угрюмо.

Ванда снова рассмеялась, ее забавляли его переживания. Но тут же, испугавшись серьезности, с которой он на нее смотрел, она перестала смеяться и попыталась все ему объяснить. Голос ее слегка дрожал от волнения, она выглядела растерянной.

— Это просто средство самозащиты… Ты думаешь, я не отдаю себе отчета в том, что наша связь известна в вызывает пересуды? — вспыхнула она.

Ванда избегала смотреть ему в глаза, чтобы скрыть слезы, готовые брызнуть на разгоряченные щеки.

— Ты настолько моложе меня, что мне страшно, — призналась она. — Порою у меня такое чувство, что наша любовь — это почти кровосмешение.

Она вдруг расплакалась.

— У тебя нет возраста, пойми это! — возмутился Раду. — Ты — вечная женственность. Любой мужчина был бы счастлив рядом с тобой! Я уверен, что на свете нет никого лучше и красивее тебя! Ты благородна, умна, добра, умеешь любить. Ты ничего не оставляешь для себя. Твое счастье состоит в том, чтобы делать счастливыми других.

Ванда слушала его, ошеломленная. Она упивалась его восхищением, искренностью его похвал. Эта лесть ей нравилась, и в этом заключалась ее женская слабость и счастье. Слабость, которой она то ли не осознавала, то ли не способна была за собой заметить. Ей нравилось, чтобы ей повторяли — и она верила искренне, по-детски, — что она единственная, неповторимая, самая прекрасная женщина в мире! Ей не приходило в голову заподозрить в неискренности людей, забрасывающих ее комплиментами. Это было ее ахиллесовой пятой: у нее не было сил сопротивляться лести. Мужчины легко обнаруживали ее слабость и пользовались этим.

Ванда растрогалась, и слезы снова потекли по ее щекам. Раду наклонился и осушил эти слезы легкими поцелуями. Ванда прижалась к нему и обвила его шею руками.

— Спасибо, — прошептала она, — ты так добр ко мне.

— Это я должен тебя благодарить, — возразил он, — потому что благодаря тебе я понял, что главное в жизни — любовь…

— Да, милый… Все остальное — чепуха… — Ее шепот был едва слышен.

Затем она осторожно, чтобы не обидеть Раду, высвободилась из его объятий и встала. Она надела шелковый пеньюар и взглянула в зеркало над тахтой — совершенно необходимый самоконтроль, вошедший у нее в привычку.

— Почему ты ушла? Я тебя обидел? — спросил удивленный Раду.

— Чем же ты мог меня обидеть? Тем, что слишком молод и наивен? — засмеялась Ванда, но тут же подошла приласкать его. — Да нет, я просто хотела принести коньяк и бутерброды…

— Ценная мысль, хотя я предпочел бы видеть тебя рядом. Мы так мало бываем вместе…

Ванда ушла на кухню, включив по пути магнитофон.

— Чтобы не оставлять тебя в полном одиночестве! — сказала она.

Вскоре Ванда вернулась с подносом. На нем были бутерброды, домашнее печенье, две хрустальные рюмки и бутылка дорогого коньяка. Она пододвинула стул к тахте и поставила на него поднос. Разлив коньяк по рюмкам, она нырнула в теплую постель.

— Я часто думаю о нас с тобой. — Она пригубила свой любимый коньяк. — Какую огромную роль играет в жизни людей случай. Если бы у твоего Валентина не поднялась температура, если бы твоя жена не перепугалась и не ушла с ним домой, мы даже не могли бы познакомиться. У нас просто не было бы возможности. Ты не мог бы пригласить меня танцевать, а если бы даже пригласил, то нам бы пришлось вальсировать под всевидящим оком твоей благоверной. А уж пригласить меня покататься на санях по селу ты бы, конечно, не отважился! И ничего бы не было… Ты помнишь? Ночь, звездное небо, скрип полозьев, а мы одни…