Суд королевской скамьи, зал № 7 - Леон Юрис

Она молчала. Но взгляд ее, устремленный на Адама Кельно, был достаточным ответом.

29

Машина, где сидели Линка и Арони, неслась вдоль австрийской границы среди холмистых полей Моравии. Арони, который спал сидя, то и дело роняя голову и рывком снова поднимая ее, внезапно проснулся, словно где-то внутри у него зазвонил будильник.

— Я не совсем понимаю, как тебе удалось добиться такой помощи от Браника, — сказал Линка.

Арони зевнул и закурил сигарету.

— Просто мы с ним говорим на одном языке. На языке концлагеря. Браника в Освенциме чуть не повесили за участие в подполье.

Линка пожал плечами. Он так и не мог это понять.

Они въехали в Брно — гордость чешской промышленности, один из крупнейших в мире центров тяжелой индустрии с громадным ярмарочным центром, занимавшим сотни гектаров и привлекавшим каждый год по миллиону покупателей и гостей со всего света.

Отель «Интернациональ», где они остановились, представлял собой ультрасовременное здание из стекла и бетона, с которым не могли идти ни в какое сравнение неуютные, убогие гостиницы остальных коммунистических стран Восточной Европы.

Их ждала записка: «Густаву Тукле звонили из Праги общие друзья и велели оказать вам содействие. Он ждет Арони в десять часов. Браник»,

Густав Тукла оказался элегантно одетым человеком лет под шестьдесят, с изысканными манерами, но суровым лицом и грубыми руками профессионала-инженера. Его кабинет, из которого открывался вид на громадный заводской двор, тоже отличался чисто западной роскошью. Тукла уселся напротив гостей за низкий столик, заваленный проспектами завода. Секретарша в мини-юбке принесла им крепкого кофе. Когда она, нагнувшись, расставляла чашки, Арони ухмыльнулся.

— Скажите-ка мне, — начал Арони, — кто именно звонил вам из Праги?

— Товарищ Яначек, председатель парткома Комитета по тяжелой промышленности. Он мой прямой начальник, если не считать здешних генеральных директоров.

— Товарищ Яначек сказал вам, по какому делу я приехал в Чехословакию?

— Он сказал только, что вы очень важная персона из Израиля и что я должен во всем идти вам навстречу.

— Хорошо. Значит, мы можем сразу приниматься за дело.

— Честно говоря, — сказал Тукла, — я рад, что мы будем налаживать связи с Израилем. Публично этого никто не говорит, но здесь многие восхищаются вашей страной.

— И нам нравятся чехи. Особенно их оружие, когда удается его заполучить.

— Масарик — слава Богу, теперь можно произносить это имя — был другом евреев. Так что, вас интересуют наши турбины?

— Нет, меня интересует один человек, который работает на вашем заводе.

— Он нужен вам в качестве консультанта?

— Можно сказать и так.

— И кто это?

— Эгон Соботник.

— Соботник? А кто это такой?

— Если вы засучите левый рукав и покажете мне свой лагерный номер, мы, наверное, сможем больше не тратить времени впустую.

Только теперь Арони сообщил, кто он такой. Густав Тукла, только что являвший собой образец самоуверенного руководителя, сидел в полной растерянности. Все произошло слишком быстро. Только сегодня утром ему звонил Яначек. Ясно было, что у этого Арони большие связи в верхах.

— Кто вам сказал? Наверное, Лена?

— У нее не было выбора. Мы поймали ее на лжи. Она сделала это ради вашего же блага.

Тукла вскочил с дивана и принялся расхаживать по комнате, что-то бормоча. Он был весь в поту.

— А о чем идет речь?

— О процессе в Лондоне. Вы о нем знаете — вон на вашем столе лежит газета, раскрытая на странице с этим сообщением. Вы должны приехать в Лондон и дать показания.

Тукла попытался взять себя в руки и поразмыслить. Все это случилось так внезапно!

— Это распоряжение Яначека? Или чье?

— Этим делом интересуется товарищ Браник.

Имя начальника тайной полиции возымело действие. Тукла сел, вытер лицо и прикусил палец. Арони спокойно поставил свою чашку, встал и подошел к окну.

— Вы готовы слушать?

— Я слушаю, — пролепетал Тукла.

— Вы член партии и ответственный руководитель, и ваши показания могут поставить чешское правительство в неудобное положение. У русских хорошая память, когда речь идет о помощи сионизму. Тем не менее здесь считают, что вы должны явиться в Лондон. К счастью, даже некоторые коммунисты понимают, что хорошо, а что плохо.

— Что вы предлагаете?

— Вы это знаете, — ответил Арони.

— Побег на Запад?

Арони встал над ним.

— Отсюда недалеко до Вены. Вы член Брненского аэроклуба. На аэродроме вас будет ждать самолет, в котором поместится вся ваша семья. Если это будет побег, то никто не сможет ни в чем обвинить ваше правительство.

Туклу всего трясло. Он с трудом проглотил успокаивающую таблетку и сидел, в растерянности моргая глазами.

— Я же знаю их штуки, — прошептал он. — Я взлечу, а потом у самолета откажет мотор. Им нельзя доверять.

— Я им доверяю, — сказал Арони. — Я буду в самолете вместе с вами.

— Но зачем мне это нужно? — выкрикнул Тукла. — У меня все есть. Я лишусь всего, ради чего трудился!

— Видите ли, Соботник… Вы не возражаете, чтобы я так вас называл? Чешскому инженеру с завода имени Ленина будет, вероятно, не так уж трудно найти себе вполне подходящую работу в Англии или Америке. Откровенно говоря, это ваше счастье, что вы покинете эту страну. Не пройдет и года, как русские возьмут вас за горло, и начнутся чистки, как при Сталине.

— А если я откажусь бежать с вами?

— Ну, вы же знаете, как это делается. Перевод на маленькую электростанцию куда-нибудь в глушь. Понижение в должности. Вашего сына могут вдруг исключить из университета. А может быть, то, что всплывет на процессе Кельно, заставит Браника поднять кое-какие старые дела. Какие-нибудь показания против вас, данные после войны…

Тукла закрыл лицо руками и зарыдал.

— Вы помните Менно Донкера? — прошипел Арони ему в ухо. — Он тоже был членом подполья. За это ему отрезали яйца. А что произошло, когда Кельно узнал, что вы член подполья?

Соботник затряс головой.

— Кельно заставил вас ему ассистировать, так?

— Господи! — выкрикнул Соботник. — Я же делал это только несколько раз! Я за это уже расплатился! Я жил, как загнанная крыса. Я был постоянно в бегах. Я боялся каждого звука шагов, каждого стука в дверь!

— Ну, теперь мы все знаем вашу тайну, Соботник. Поезжайте в Лондон. Там вы выйдете из зала суда свободным человеком.

— О Господи!

— Что, если ваш сын узнает об этом от кого-нибудь другого, а не от отца? А он узнает, будьте уверены.

— Сжальтесь надо мной!

— Нет. Будьте готовы вместе с семьей сегодня к вечеру. Я заеду за вами в шесть часов.

— Лучше я покончу с собой.

— Не покончите, — жестко сказал Арони. — Если бы вы были на это способны, вы бы это сделали много лет назад. И не просите меня сжалиться. Раз уж тогда вы делали такое для Кельно, то теперь вы, по крайней мере, можете сделать что-то хорошее для нас. Увидимся в шесть — будьте готовы.

Когда Арони и Линка ушли, Тукла подождал, пока не начнет действовать транквилизатор, вызвал секретаршу и велел отменить все назначенные встречи и не соединять его по телефону. Заперев за ней дверь, он выдвинул нижний ящик стола и долго смотрел на лежащий там пистолет, потом вынул его и положил на стол. У ящика было двойное дно, устроенное так искусно, что даже самый опытный глаз не мог бы ничего заметить. Тукла нажал на что-то, и тайник открылся. Там лежала тетрадь — потрепанная, пожелтевшая от времени толстая тетрадь. Он положил ее на стол рядом с пистолетом. На обложке тетради стояло: «КОНЦЕНТРАЦИОННЫЙ ЛАГЕРЬ „ЯДВИГА“. ЖУРНАЛ РЕГИСТРАЦИИ ОПЕРАЦИЙ. АВГУСТ 1943 — ДЕКАБРЬ 1943».

30

— Следующая свидетельница будет давать показания на французском языке.

Доктор Сюзанна Пармантье поднялась на трибуну, опираясь на палку, но сердито отказалась от стула. Судья Гилрей, хорошо говоривший по-французски, не упустил случая блеснуть своим умением и обменялся с ней несколькими фразами на ее родном языке.

Она громко и четко назвала свое имя и адрес.

— А год рождения?

— Я обязана отвечать?

Гилрей чуть заметно улыбнулся.

— Этот вопрос можно пропустить, мы не возражаем, — сказал Хайсмит.

— Ваш отец был протестантским пастором?

— Да.

— Вы когда-нибудь принадлежали к какой-нибудь политической партии?

— Нет.

— Где вы учились медицине?

— В Париже. В тысяча девятьсот тридцатом году получила диплом психиатра.

— Мадам Пармантье, расскажите нам, что с вами было, когда Францию оккупировали.

— Германия оккупировала только Северную Францию. Мои родители жили в Париже, а я работала на юге Франции, в клинике. Я узнала, что мой отец тяжело болен, и обратилась за разрешением поехать к нему. Получить такое разрешение было трудно, много дней занимали наведение справок и бюрократическая переписка, а я очень спешила. Я попыталась тайно пересечь демаркационную линию, немцы поймали меня и посадили в тюрьму в Бурже. Это было в конце весны сорок второго года.