Суд королевской скамьи, зал № 7 - Леон Юрис

Наступила тишина. Хайсмит и Лайтхол сердито смотрели друг на друга, — казалось, вот-вот разразится взрыв.

«Бог мой, — подумал Гилрей. — Два почтенных англичанина сцепились, словно дикари!»

— Я бы хотел задать профессору Лайтхолу несколько вопросов, касающихся медицинской этики, — сказал он поспешно, чтобы разрядить ситуацию. — Вы не возражаете, сэр Роберт?

— Нет, милорд, — ответил тот, обрадованный, что ему помогли выйти из трудного положения.

— А вы, мистер Баннистер?

— Я безусловно считаю, что профессор Лайтхол в этой области вполне компетентен.

— Благодарю вас, — сказал Гилрей, положил свой карандаш и в раздумье подпер голову рукой. — Профессор, здесь перед нами показания двух врачей, которые заявили, что были бы преданы смерти, а операции были бы произведены кем-то другим, не обладающим должной квалификацией. Мистер Баннистер категорически настаивает, что такие операции не могли бы быть сделаны неквалифицированным санитаром-эсэсовцем. Тем не менее, учитывая ситуацию в лагере «Ядвига», мы можем предположить, что эта угроза действительно прозвучала и могла бы быть исполнена, пусть лишь в качестве назидания для других врачей, которых могли бы привлечь позже. В данном деле пока еще не установлено, производил ли сэр Адам операции, которые вы только что описали. Я хотел бы услышать ваше мнение об этической стороне ситуации. Как по-вашему, имеет ли право хирург делать операцию, преследующую сомнительную медицинскую цель, против воли пациента?

Лайтхол снова погрузился в размышления.

— Милорд, — сказал он через некоторое время, — это в корне противоречит известной мне медицинской практике.

— Ну, мы здесь говорим о такой медицинской практике, с которой до сих пор никто еще не сталкивался. Скажем, в какой-нибудь арабской стране человека приговаривают к отсечению руки за воровство, а вы — единственный там квалифицированный хирург. Значит, либо вы эту руку отсечете, либо кто-то другой.

— В таком случае я бы сказал ему, что у меня нет выбора.

Адам Кельно кивнул и слегка улыбнулся.

— Но ничто не заставило бы меня даже подумать об этом, — продолжал Лайтхол, — если бы пациент был не согласен, и ничто не заставило бы меня произвести операцию с нарушением всех правил. Впрочем, я надеюсь, что, если бы до этого дошло, у меня хватило бы силы обратить скальпель против себя самого.

— Впрочем, это судебное дело, к счастью, будет решено согласно закону, а не в результате отвлеченных рассуждений, — сказал Гилрей.

— Милорд, — возразил Оливер Лайтхол, — я позволю себе не согласиться с вами, когда речь идет о работе врача в условиях принуждения. Да, лагерь «Ядвига» — это было самое дно жизни, но ведь врачам приходилось работать и в аду — в условиях эпидемий, голодовок, на поле боя, в тюрьмах и в самых разнообразных других неблагоприятных ситуациях. Мы все равно почти две с половиной тысячи лет связаны клятвой Гиппократа, которая обязывает нас оказывать помощь больному, но никогда не причинять ему вред и не преследовать дурных целей. Видите ли, милорд, даже заключенный имеет право на защиту от врача, потому что в этой клятве сказано: «И буду воздерживаться от любых сознательных действий, способных причинить вред, и избегать соблазна таких действий, будь то в отношении женщины или мужчины, свободного или раба».

25

После показаний Оливера Лайтхола зал долго не мог успокоиться, а в совещательной комнате профессора осыпали выражениями благодарности Эйб, Шоукросс, Бен, Ванесса, Джеффри с Пэм и Сесил Додд. Лайтхол же все еще кипел злостью и жалел, что не все высказал. Репортеры кинулись к телефонам и в редакции. «ЗНАМЕНИТЫЙ УЧЕНЫЙ ЦИТИРУЕТ В СУДЕ КЛЯТВУ ГИППОКРАТА», — будут на следующий день гласить заголовки.

— Прежде чем мы объявим перерыв на выходные, — сказал Энтони Гилрей, — я хотел бы знать, и убежден, что господа присяжные тоже были бы рады услышать, сколько еще свидетелей вы намерены вызвать, мистер Баннистер, и сколько времени может потребовать их допрос.

— Трех, милорд, самое большее — четырех. Только одного из них, доктора Тесслара, мы будем допрашивать подробно.

— Значит, если учесть ваши заключительные речи и мое резюме, мы сможем передать дело на решение присяжных к концу будущей недели?

— Думаю, что да, милорд.

— Благодарю вас. В таком случае я прошу раздать господам присяжным по экземпляру «Холокоста». Я понимаю, что книгу в семьсот страниц вы вряд ли сможете как следует прочесть за два дня. Тем не менее прошу вас просмотреть ее как можно внимательнее, чтобы иметь представление, что написал автор. Я прошу об этом, потому что в моем резюме речь будет идти только о том отрывке, который является предметом спора, а он занимает всего один абзац, и о том, есть ли налицо клевета и насколько она оскорбительна. А теперь объявляю перерыв до понедельника.

26

Самолет польской компании «Лёт», доставивший из Варшавы доктора Марию Вискову, заглушил свои моторы, сделанные в Советском Союзе. Вискова предстала перед таможенниками в строгом костюме английского покроя, туфлях на низких каблуках и без всякой косметики. Но даже это не скрывало ее красоты.

— Я Абрахам Кейди. А это моя дочь Ванесса и сын Бен.

— Бен? Я знала вашего дядю Бена в Испании. Он был отличный парень. Знаете, вы на него похожи.

— Спасибо. Он был замечательный человек. Как вы долетели?

— Прекрасно.

— Мы приготовили для вас сюрприз, — сказал Эйб, беря ее под руку и провожая в зал ожидания, где стояли Джейкоб Александер и доктор Сюзанна Пармантье. Женщины, не видевшиеся двадцать лет, взялись за руки, всмотрелись друг в друга, потом молча обнялись и рука об руку направились к выходу.

Начиналась третья неделя процесса. Команда Шоукросса — Кейди была измотана за два дня непрерывных приготовлений к заключительной атаке. Даже у хладнокровного Томаса Баннистера были заметны признаки усталости.

Когда Мария Вискова вошла в зал суда, она на секунду остановилась и пристально посмотрела на Адама Кельно. Тот отвернулся и сделал вид, что разговаривает с Ричардом Смидди. Сюзанну Пармантье Эйб усадил рядом с собой. Джейкоб Александер передал ему записку: «Сегодня утром я говорил с Марком Тессларом. Он очень жалеет, что не смог встретить доктора Вискову в аэропорту. Он не очень хорошо себя чувствует и хочет сберечь силы перед своими показаниями. Попросите доктора Пармантье передать это доктору Висковой».

Через переводчика-поляка — суд решил, что ее английский язык недостаточно хорош для дачи показаний, — Мария Вискова начала звучным голосом отвечать на вопросы Баннистера.

— Мое имя Мария Вискова. Я работаю и живу в шахтерском санатории в Закопане. Родилась в Кракове в девятьсот десятом году.

— Где вы учились после того, как окончили школу?

— Я не смогла поступить ни в один медицинский институт Польши: я еврейка, а квоты были заполнены. Я училась во Франции, а после получения диплома переехала в Чехословакию, где стала работать на горном курорте в Татрах, в туберкулезном санатории. Это было в тридцать шестом году.

— Там вы познакомились с доктором Виском и вышли за него замуж?

— Да. Он тоже был поляк. По-чешски моя фамилия превратилась в Вискову.

— Доктор Вискова, вы член коммунистической партии?

— Да.

— Расскажите, при каких обстоятельствах вы в нее вступили.

— Мы с мужем воевали в Интернациональной бригаде на стороне испанского правительства против Франко. Когда гражданская война кончилась, мы бежали во Францию, где работали в легочном санатории в Камбо, в Пиренеях, на франко-испанской границе.

— А чем вы занимались во время Второй мировой войны?

— Мы с мужем устроили в Камбо подпольный пересыльный пункт и помогали французским офицерам и солдатам выбраться из страны, чтобы присоединиться к французским силам в Африке. Кроме того, мы доставляли из Испании оружие для французского Сопротивления.

— Через два с половиной года вы были арестованы и переданы гестапо на оккупированной французской территории?

— Да.

— Оценило ли французское правительство после войны вашу деятельность?

— Генерал де Голль наградил меня Военным крестом со звездой. Мой муж тоже был награжден — посмертно. Его казнили гестаповцы.

— И в конце весны сорок третьего вас отправили в концлагерь «Ядвига». Расскажите, что произошло после вашего прибытия.

— Во время селекции выяснилось, что я врач, и меня направили в медчасть, в третий барак. Там меня встретили штандартенфюрер СС Фосс и доктор Кельно. От них я узнала, что только что покончила с собой женщина-врач, полька, и что я должна заменить ее в женском отделении на первом этаже. Вскоре я поняла, что такое третий барак. Там постоянно находились от двухсот до трехсот женщин, над которыми производили эксперименты.