Скрытая жизнь братьев и сестер. Угрозы и травмы - Джулиет Митчелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Комментируя много лет спустя этот случай, Бион полагал, что ошибался, испытывая восторг относительно концепции психологического близняшества (я с этим не согласна):
Сейчас паттерн «воображаемого близнеца» не представляется мне очень важным, хотя я обнаружил, что он освещает некоторые аспекты психоанализа единственного ребенка. Очень часто этот частный факт относится к более общему паттерну расщепления. Пациент, о котором я писал, не был единственным ребенком, но обстоятельства заставили его так себя чувствовать (Bion, 1967, p. 127).
Поскольку близняшество для Биона – это всего лишь частный вариант общей параноидно-шизоидной фазы, когда ребенок расщепляет объект и, следовательно, себя на хороший и плохой, а затем боится, что плохое, на которое были спроецированы все его собственные негативные чувства, вернется, чтобы атаковать его. Тем не менее преследующие состояния, которые подразумевает такое расщепление, кажется, не развиты у пациента Биона; вместо этого происходит расщепление воображаемого близнеца. Позже Бион считал, что это имеет значение только для детей. Единственный ребенок в семье, пациентка, которая заставила терапевта взять ее в лечение и напомнила об «Укрощении строптивой», сумела получить признание в качестве любимого ребенка по сравнению с квазисиблингами в семье соседа и в ее терапевтическом лечении. Мелани Кляйн подробно описала пациентку Эрну, которая была единственным ребенком и жила в воображаемом мире убийств, пыток, смерти и уничтожения своей матери и детей. Однако мы ничего не знаем о том, почему Эрна была единственным ребенком. Был ли это сознательный выбор, были ли выкидыши, аборты, смерти, как это происходит у большинства людей? Сравнение Эрны со взрослым пациентом Биона кажется уместным, поскольку шестнадцатилетняя Эрна почти целиком живет в мире фантазий. Мне кажется, что оба пациента используют фантазию, потому что физическая реальность слишком травматична: с реальностью мертвого сиблинга придется иметь дело посредством неразрешенных фантазий, если это происходит в определенном возрасте и в определенном времени, а ребенку или младенцу не помогают пройти процесс горевания. Эрна проживает свою жизнь в мире псевдологики, в состоянии сна.
Примечательно, что даже, когда такие аналитики, как Боулби или Берлингем, подчеркивают важность горевания, они не считают, что смерть брата или сестры имеет большое значение. Когда Бион замечает, что его пациент превратил его в убеждающего родителя и что это привело к изменению стиля общения пациента на «вы следующий», Бион начинает понимать, что сообщения пациента о его беседах с друзьями и семьей могут быть реальными или полностью выдуманными; фантазия, я полагаю, защищает от реальности мертвой сестры. Женское Я пациента основано на идентификации с мертвой сестрой. Поскольку Бион не видит этого, идентификация заставляет пациента обратиться к другому специалисту по Я, который ему поможет.
Рис. 12. Даффи Аэрс. «Идентичные близнецы»
Бион не видит в воображаемом близнеце решение проблемы, представленной смертью его сестры: «Близнец был воображаемым, потому что мой пациент предотвратил рождение близнеца, – на самом деле близнеца не было. Поэтому использование близнеца в качестве средства снижения тревоги было нелегитимным» (Bion, [1950], p. 8). Я же считаю, что создание близнеца в ситуации, когда ваш аналитик, вероятно, как и все остальные, не верит, что смерть вашей сестры имеет важное значение, напротив, представляется очень возможной, полностью «легитимной» психической защитой.
Известно, что Мелани Кляйн была убеждена в том, что детская игра имеет решающее значение для понимания бессознательных процессов; на самом деле игра имеет решающее значение сама по себе, потому что она может выполнять функцию снов: увлеченно играющий ребенок переживает нечто схожее с тем, что оставляет после себя сновидение у взрослого – ощущение, что было раскрыто и решено что-то важное. Когда играешь и видишь сны, чувствуешь себя лучше5. Важно отметить, что сны и игры в одинаковой степени персонифицируют аспекты самого себя: одни играют в других и видят во сне других как себя, а себя как других; в обоих случаях персонификация имеет отношение и к другому, и ко мне: кукла – это чей-то ребенок или младший сиблинг, или одноклассник, каждый из которых будет одновременно и тем, кем он воспринимает этих реальных или воображаемых людей, и теми аспектами себя, которые он использовал для их понимания, для идентификации с ними. Пациент Эрика Бренмана (Brenman, 1985), мистер Х, «фрагментирует» себя, как это делают все дети в игре, как и пациент Биона со своим воображаемым близнецом. Пациент Биона, как и ребенок Эрна, застрял в персонифицированной игре и, будучи таким ребенком, большую часть времени не знает, что кукла также является куклой. Иногда человеку надо на время перестать играть.
После сна о двух Я пациент Биона просыпается, переполненный гневом и ужасом. В фильме Сиодмака «Темное зеркало» (1946) Оливия де Хэвилленд играет Рут и Терри, однояйцевых сестер-близняшек. Рут красивая, добрая и любимая, а Терри ревнивая убийца. Психолог в фильме рассказывает нам о взрослых близнецах, одна росла на западе, а другая на восточном побережье Соединенных Штатов, и у них в один и тот же день вырвали зуб. Одна сестра – профессор университета, другая отбывает тюремный срок. Хотя в детстве близнецы могут идти по пути дифференциации, на самом деле нет никаких доказательств того, что в итоге один становится хорошим, а другой плохим. Я считаю, что, когда кто-то слишком похож на другого, мы, зрители, преодолеваем дилемму, выискивая грубые различия. Когда умирает тот, с кем была идентификация, реальность затрудняет понимание того, что мы работаем с проблемой через фантазию: проблема, действительная или воображаемая, становится смертью; темное зеркало, в котором нет отражения, означает смерть.
Если есть два Я, как может быть одно, – нет ли шутки в страшном сне: у нас ведь есть два глаза? На лакановской «стадии зеркала» мать направляет ребенка к зеркалу,
