Квартира в Париже - Люси Фоли

Уверена, угрозу здесь представляет Софи Менье. Я одна с ножом в руках, но ничего хорошего от этой женщины не жду. Она шагает ко мне. Я поднимаю нож, но это ее не останавливает.

– Вы сейчас нас пропустите, – начинаю я, стараясь говорить как можно увереннее. Потому что хоть у меня и нож, но она держит нас здесь в ловушке: главные ворота заперты. Я быстро соображаю, что мы ни за что не выберемся из этого места без ее согласия. Я сомневаюсь, что без посторонней помощи Бен сможет стоять, а нас от внешнего мира отделяет целое здание. Она, наверное, думает о том же.

Она мотает головой.

– Я не могу этого сделать.

– Да. Ты обязана. Мне нужно отвезти его в больницу.

– Нет…

– Я не скажу им, – быстро говорю я. – Послушай… Я не скажу им, как он получил травмы. Я… я скажу им, что он упал с мопеда или что-то такое. Скажу, что он, должно быть, вернулся в свою квартиру – и там я его и нашла.

– Они тебе не поверят, – отвечает она.

– Ну, я найду способ. Но я никому не скажу. – Теперь я слышу отчаяние в своем голосе. Я умоляю. – Пожалуйста. Можешь поверить мне на слово.

– И как я могу быть уверена в этом?

– А какой у тебя еще есть выбор? – спрашиваю я. – Что ты еще собираешься делать? – рискую я. – Потому что ты не можешь держать нас здесь вечно. Люди знают, что я здесь. Они начнут искать. – Не совсем так. Есть Тео, но он, по-видимому, сейчас сидит в камере, и я понимаю, что не сообщала ему адреса: ему потребуется время, чтобы узнать. Но ей этого знать не нужно. Мне надо просто убедить ее. – И я знаю, что ты не убийца, Софи. Как ты и сказала, ты сохранила ему жизнь. Будь ты убийцей, ты бы этого не сделала.

Она не смотрит на меня. Понятия не имею, подействовали мои слова на нее или нет. Я чувствую, что мне нужно надавить сильнее.

Я вспоминаю, с каким чувством она произнесла: «Моя дочь». Кажется, я поняла ее слабое место.

– Мими будет в безопасности, – говорю я. – Это я тебе обещаю. Если все, что ты сказала, – правда, она спасла Бену жизнь. Это многое значит – для меня это значит все. Я никому никогда не расскажу о том, что она сделала. Клянусь тебе. Этот секрет умрет вместе со мной.

СОФИ

Пентхаус

Могу ли я ей доверять? Есть ли у меня выбор?

– Я никому никогда не расскажу о том, что она сделала. – Каким-то образом ей удалось зацепить меня, она разгадала мою слабость.

Она права: если бы я хотела их убить, я бы уже это сделала. Я не могу держать их в этой ловушке бесконечно. Да и не хочу. Не думаю, что мои пасынки теперь будут помогать мне. Похоже, Ник, осознав смерть отца, разваливается; Антуан помогал до тех пор, пока считал, что выполняет указания своего отца. Мне страшно подумать, какой будет его реакция, когда он узнает правду. Придется решать, что с ним делать, но сейчас моя главная проблема не в этом.

– Ты не заявишь в полицию, – говорю я. – Это даже не обсуждается.

Она качает головой.

– С полицией мы и так не ладим. – Она указывает на Ника. – И он еще раз помог это доказать. – Но Ник едва слышит ее. Поэтому она продолжает говорить своим низким, настойчивым голосом. – Слушай. Я тебе кое-что скажу, если это поможет. Вообще-то мой отец был копом. Настоящий гребаный герой для всех. Только вот жизнь моей мамы он превратил в ад. Но никто мне не поверил, когда я рассказала об этом: как он обращался с ней, как бил ее.

Потому что он был «хорошим парнем», потому что он сажал плохих парней в тюрьму. А потом… – она откашливается, – а потом однажды это стало слишком тяжело для нее. Она решила, что легче будет перестать пытаться. Так что… нет. Я не доверяю полиции. Ни здесь, ни где-либо еще. А еще я встретила вашего человека – Бланшо. Даю вам слово, что не собираюсь идти к нему и рассказывать об этом.

Значит, она знает о Бланшо. Я подумывала о том, чтобы позвать его на помощь. Но он всегда был человеком Жака, и я не знаю распространяется ли его преданность на меня. Я не могу рисковать – он может узнать правду.

Я оцениваю девушку. И как бы я ни противилась, но я верю ей. Отчасти потому что не понимаю, зачем ей такое выдумывать. Отчасти потому что вижу: она не лжет.

НИК

Второй этаж

Я был в беспамятстве. Знаю, в какой-то момент это чувство вернется, и без сомнения, когда это произойдет, боль будет ужасной. Но пока это только оцепенение. В этом есть какое-то облегчение. Возможно, я еще не знаю, что чувствовать. Мой отец мертв. Он терроризировал меня все мое детство и всю мою взрослую жизнь, а я пытался убежать от него. И все же, господи спаси, мне кажется, я тоже любил его.

Я действую инстинктивно, автоматически, когда помогаю поднять Бена, чтобы спустить его вниз по лестнице. И хотя я оцепенении, я все еще ощущаю странное и ужасное эхо трехдневной давности, когда я выносил в сад во внутреннем дворе другое тело, такое же окоченевшее и неподвижное.

На мгновение наши глаза встречаются. Он, кажется, едва приходит в сознание, так что, возможно, мне это мерещится… я вижу, что-то промелькнуло в его выражении лица. Извинения? Прощание? Но это быстро проходит, и его глаза снова закрываются. И я знаю, что все равно не стал бы этому доверять. Потому что я так и не узнал настоящего Бенджамина Дэниелса.

ДВА ДНЯ СПУСТЯ

ДЖЕСС

Мы сидим в тишине за пластиковым столом, мой брат и я. Бен пьет кофе из бумажного стаканчика. Я жую круассан. Может, это и больничное кафе, но это Франция, так что выпечка все равно очень вкусная.

Наконец Бен прерывает тишину:

– Я ничего не мог с собой поделать, понимаешь? Та семья. Все, чего у нас никогда не было. Я хотел быть частью этого. Хотел, чтобы они любили меня. И в то же время, мечтал их уничтожить. Отчасти потому, что они существовали за счет женщин, жизни они покалечили. Но и потому что просто мог, это было в моей власти.

Он выглядит довольно паршиво: половина лица в темно-зеленых кровоподтеках, кожа над бровью – в швах, рука – в гипсе. Когда мы присели, женщина