Родной очаг - Евгений Филиппович Гуцало
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ребенок затих, прижавшись к Горику.
— Ну, у меня какая-то копейка насобиралась, потому что заводские деньги не трачу, а немного приторговываю овощами, — сказала Мотря Варняга, умевшая беречь копейку, напрасно не растрынькивала. — Кто ж не знает, как тяжело строиться… На два этажа, говоришь? Ну, моих не так много, чтоб аж на два этажа… Васильевич, а пойдем-ка со мной, кое-что скажу.
Васильевич послушно поплелся за хозяйкой из хаты, что-то они говорили за окном, да разве услышишь? Вскоре Васильевич быстро шмыгнул за ворота.
— Ну, дело в шляпе, — сказал шофер.
— Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, — предостерегла Надя, беря ребенка.
Теперь, когда остались одни, Марко словно затвердел лицом, потерял благодушие, неожиданно глухой злостью налились и глаза.
— Надя, ты погляди на него! — У шофера на губах задрожала усмешечка, тонкая, как лезвие. — Наш Марко Юрьевич хочет показать зубы. А чего бы и не показать в материной хате, где и родные стены помогают, так ведь? Сердце петухом кричит?
— Пусть покормит своего петуха валидолом, — посоветовала Надя.
— Ша, компа, — сказал Марко, и снова лицо его засветилось благодушием навстречу матери.
Мать вошла, крепко корягами рук держа узелок. Этот узелок она прятала где-то в боковушке или в сенях в потайном месте.
— Для тебя, Марко, сложила копейку к копейке, — молвила. — Ведь для чего деньги, если есть огород. Пенсию какую-нибудь давать будут… А Васильевича и уговаривать не пришлось, сам догадался помочь. Живет с пенсии, но детям уже не помогает, потому что дети при достатках, сами помогают отцу кто чем может.
— Мама! — со слезой в голосе запричитал Марко, обнимая ее за опавшие плечи. — Да разве мы не вернем — и тебе, и Васильевичу? Надя, правда? Поцелуй маму!
Надя не спешила благодарить мать, и, хотя Мотря норовила поцеловать невестку в накрашенные губы, та нехотя ткнулась ей в кровяных прожилках щеку. Ребенок захныкал, Мотря вытерла набежавшую слезу, а шофер Горик смотрел на всех с величавой скукой. И словно жаль ему было одаривать ею всех. Когда Мотря отвернулась от стола, убирая тарелку с холодцом, он протянул руку, и узелок, полученный сыном от матери, мгновенно исчез в кармане шоферской кожаной куртки.
Надя сначала поцеловала Марка и подергала обвисший пшеничный ус:
— Ах ты, счастье мое!
— О, поглядите на нее! — нервным коротким смехом засмеялся шофер Горик. — Свекруху нужно целовать, пока она в наличии, а Марко Юрьевич никуда не денется.
— Что меня целовать, а-а! — вздохнула Мотря. — Или я для себя жила когда-нибудь? И вы не для себя живете, так заведено. А деньги как пришли, так и ушли.
— Но ведь не каждый вот так своим деньгам ножки приставит, как вы приставили, чтоб деньги сами побежали из хаты! — похваливал шофер.
Испепелив барвинком глаз, Надя все-таки чмокнула свекровь — опять в щеку.
— Доченька моя, — только и молвила Мотря: горло ей перехватило удушье. Отвернулась к окну, предательски моргая. — Долго ждала — и дождалась. И тебя, и ребеночка… Я уж думала, что Марко совсем с пути сбился, такой разбойник удался…
— То в молодости, мама! — подморгнул Марко — как-то задиристо — всем.
— В молодости, конечно… А сколько таких в селе и по миру, у которых молодость до старости не проходит?:. Всякое тут про тебя говорили, ведь годами никаким ветром не доносило до села. Нет, есть все-таки бог, неправду люди говорят, что нет его. Смилостивился господь, направил на путь истинный, спасибо ему.
Мотря Варняга смотрела так, будто не верила, что видит своего сына Марка настоящего, а не придуманного, с горькой печалью смотрела на невестку с ребенком на руках, на угрюмого шофера в черной кожаной одежде.
— Мама, — скрипнул мороз в голосе сына, — не разжалобьте меня, слышите, а то за себя не ручаюсь!..
И странная затравленность мелькнула в глазах.
— Нет, сынок, все-таки за мои муки отплачено!
— Мама! — совсем растрогался Марко, досадливо ударив кулаком о кулак. — А то не ручаюсь, мама!.. Я тонкий на слезу, как и вы…
Тут невестка и шофер Горик принялись успокаивать мать и сына, готовых вот-вот разрыдаться.
— Мама! — укоризненно говорит Надя, что будто пригасла золотым дымом распущенных волос и привяла синим барвинком глаз. — Разве таким гостям радуются слезами?
— Марко Юрьевич! — воскликнул шофер, который теперь походил на властного начальника больше, чем сам Марко Юрьевич на начальника. — Вы же никогда не плачете, — что ж сказали бы подчиненные, если б увидели вас в слезах? Ну, ребеночек плачет — ослаб в дороге, а вы?
Хорошо, что тут явился запыхавшийся Васильевич, загоревшийся болезненным румянцем на кожице впалых щек.
— Мотря, Марко, Надя! — еще с порога. — А что тут в моей дурной голове сварилось, пока бегал туда-сюда!
— А что сварилось? — неожиданно за всех отозвался шофер Горик, который стал почему-то злой, закаменев желваками на скулах.
— А что? — встревожилась и невестка, пытаясь унять ребенка.
— Коли молодой берет молодую — свадьбу справляют, так? Ну как же мы проводим их из села, не погуляв по-настоящему? На музыку кто сам придет, а соседей позовем. Хоть какая-никакая свадьба, а отгуляем. Ведь сколько у тебя тех сыновей? Один. Вот повеялся — и когда еще прибьется опять.
— Отгуляли бы, — сказала Мотря, — да младенец приболел, к доктору торопятся.
— Славно вы, папаша, сварили в своей голове, — похвалил шофер. — А только ребенку не станет легче от свадебной музыки и пьяных песен, правда, Марко Юрьевич?
— Васильевич!.. Вы — как отец родной!.. — тер кулаком разгоревшиеся глаза Марко. — Не я буду, коли не справлю свадьбу в селе, коли вас не позову на свадьбу!
Но тут ребенок зашелся ревом, шофер Горик сказал:
— Пора, Марко Юрьевич!.. Больница — раз. А дела не ждут — два.
Что-то Васильевич у посудника передал
