Родной очаг - Евгений Филиппович Гуцало

невестку не привез раньше показать, потому что все некогда. А разве сейчас собрались к вам по-людски? Где там по-людски, коли нет времени! Вы уж простите, мама Мотря, за такой приезд.

— Спасибо, сынок, спасибо, что навестил, — почтительно поджала обескровленные губы Мотря Варняга, искренне обрадованная гостям.

— Не за что благодарить, — казнил сам себя сын, и голос его звенел странными вскриками чайки. — Разве и сегодня к вам приехал по-людски? Нет, летел в командировку, все на свете забыв. Так вот Горик — голова у меня, не каждый имеет такую голову, как мой шофер. Ну, он у нас с Надей как родной в семье — все знает. Вот он и посоветовал. Прихвати, говорит, Надю с ребенком да заскочи хоть на день к матери, покажи Надю с ребенком своей матери. А как гнал машину, чтоб выкроить лишний час, чтобы заскочить в село… Прости, мама, даже в магазин за гостинцами не попали, в такой горячке приходится…

— Сам — дорогой гостинец, — верила и не верила быстрая в движениях хозяйка, которая, казалось, должна была бы сидеть за столом, а не метаться то за тем, то за этим.

В соседней комнате послышался писк младенца, наконец-то проснувшегося. Марко, молодой отец, вскочил, но шофер властно положил ладонь на его плечо:

— Вы, Марк Юрьевич, с родней поговорите пока, времени у нас с комариный нос, а я уже там похлопочу.

И, неловко зацепив ногой косолапый стул, исчез в соседней комнате.

— Горик — редкостной души человек, он ребенку и за няньку, и за сиделку, и за игрушку… Ну, ясно, потому что у Горика и сердце доброе, и время есть, а что ребенку от моего доброго сердца, если я по неделям дома не ночую.

— Повезло тебе, — заметил Васильевич. — Теперь среди молодых на такого не попадешь, чтоб ему чужое стало роднее своего.

— Да и старые уже переводятся, — ввернула Мотря. — А Горик свою семью завел?

— Чтоб такой, как Горик, и не завел! Еще заведет! Девчата сами виснут на шею, а он с ними строгий и разборчивый, чтоб не обжечься.

— Теперь все обожженными ходят, — молвил Васильевич. — И живут обожженными. Да и не по одному разу обжигались, вот что худо.

— Эпоха обожженных настала! — засмеялся Марко. — Обжигаются что старые, что молодые, с достатком и без достатка, никакой ответственности перед детьми.

— Жалко больше всего детей, — вздохнула Мотря Варняга, которая всякого в жизни нагляделась.

Появился Горик с ребенком на руках, а за ним в проеме дверей молодая невестка, одетая в японский бархатный халат с драконами. Золотоволосая, она походила на расцветший подсолнух, который словно кто-то с веселой дерзостью украсил двумя синими цветочками барвинка, — на цветы барвинка походили большие, широко открытые глаза. С ее появлением посветлело под низким потолком, у всех еще сильнее распогодились лица, а старый Васильевич удовлетворенно крякнул, и острый нос его словно бы заострился от любопытства.

— Где ж ты нашел ее такую?

— Да уж нашел, — радовалась Мотря, что сын угодил невесткой не только ей или Васильевичу, но и каждый в селе позавидует такой удаче.

— Нашел — и не выпущу из рук! — пообещал Марко. А как только ребенок захныкал на руках у Горика, попросил: — Может, поиграешься с ним на дворе?

— Я сама, сама, — потянулась Мотря к внучонку. — Пусть шофер поест…

Однако Горик не отдал ребенка, а, выйдя во двор, пустил горластого ползуна на траву ползать, а сам включил кассетный магнитофон в машине. В хату ворвалась дикая музыка, задорные ритмы, выкрики то ли людей, что стонали по-звериному, то ли животных, что стонали по-человечьи. Старый Васильевич вызмеил улыбку на губах, Мотря круто подняла брови, Марко притоптывал под столом, а золотоволосая невестка лучилась расцветшим подсолнухом. Мотря угадала движение невестки, хотевшей взять рушник с гвоздя на стене, быстро опередила:

— Садись, доченька, да застели рушником колени, чтоб не капнуло.

Невестка легким облачком опустилась на табуретку.

— Радуйся, мама, что дождалась ее! — захохотал Марко.

— Радуюсь, сын, радуюсь…

— Мы все радуемся, — кашлянул Васильевич, постреливая глазами-сверлышками, и похвалил: — У нас таких нет.

— Слышишь, мама? Надя мне уже уши прожужжала, чтоб тебя забрать в город. Мол, сколько еще должна ты надрываться на мойке? Присматривала бы за маленьким, чтоб в ясли не отдавать, а квартира трехкомнатная, есть даже где потанцевать.

— У меня лишь танцы в голове и остались, — странной скупой улыбкой искривились материны губы. — Да и куда мне с родного подворья? Не приучена я к городу… Вон Васильевич уже ездил к сыну в Казатин… Хорошо, что хату не продал: покупатель не нашелся, так было хоть куда вернуться.

— Конечно, — подкинул Васильевич. — Не повезло с покупателем, а вышло к лучшему.

Невестка, смакуя жареную курицу, молвила:

— Мама, не захотите в городе, будете жить на даче, у нас дача за городом, в лесу, возле озера. Марк, приглашай маму на дачу!

Сын провел ладонью по потемневшему лицу, словно стирал досаду:

— Руки не доходят до дачи за проклятой работой. Первый этаж уже есть, а второго еще нет.

— Двухэтажная? — удивился Васильевич. — А что, в нашем селе уже появились в полтора этажа, скоро и до двух этажей дотянутся.

— Почему бы и нет — при теперешних достатках! — согласился Марко. И словно сконфузился. — Немного с деньгами забуксовали, потратились… Ну, ее родители, — улыбнулся Наде, — помогали, чем могли, но и они потратились. Слышишь, мама? Тесть мой чудак, вот вы познакомитесь с ним… «Жигули» продал, чтобы нам на дачу подкинуть деньжат. Нет, нет, отдам за год-другой деньгами, а коли не деньгами, то отдарю тестя «Жигулями», а как же, за добро — добром!

Вошел шофер Горик с притихшим ребенком на руках, прислушался к разговору.

— Вот уже о детях приходится думать, а за первым не задержится второй и третий, ведь Надя страх как любит малышей! — Попробовал взять ребенка с чужих рук, но тот слезно завопил. — Ша, не буду брать, раз у