Хожение за три моря - Афанасий Никитин

было не с чем…”», – начинает свою статью В.П. Адрианова-Перетц во втором издании книги. С полным основанием она возражала и против представления о «Хожении» как о произведении, написанном после благополучного возвращения путешественника на Русь. «Не говоря уже о том, как трудно, а порою невозможно удержать в памяти такое обилие фактических подробностей (например, точное указание расстояний между городами в днях пути и в ковах), каким отличается “Хожение”, – обстановка тяжелого обратного путешествия была совсем не подходящей для литературного труда…», – отмечала В.П. Адрианова-Перетц. «В тексте “Хожения” есть несомненные следы того, что… иногда свои размышления Никитин записывал сразу. Так, перед описанием похода Меликтучара тта Виджаянагар Никитин задумывается, каким путем ему возвращаться на родину, и записывает эти тревожные мысли явно сразу, еще перед путешествием, поэтому и рассказывает о них в настоящем времени: “Господи боже, на тя уповаю, спаси меня, господи! Пути не знаю…” Этот отрывок не оставляет сомнения в том, что записан он был тогда, когда Никитин еще не выбрал окончательно маршрута своего путешествия… Таким образом, нет оснований думать, что Никитин лишь на обратном пути взялся составлять записки о своем путешествии»[1391].

Соображения В.П. Адриановой-Перетц представляются нам достаточно убедительными. Ничто в тексте «Хожения за три моря» не дает оснований сомневаться в том, что перед нами – подлинные путевые записки, созданные тверским купцом во время его путешествия в Индию. Текст записок, несомненно, состоит из нескольких разновременных пластов. Вопреки мнению Н.С. Трубецкого, хронология отдельных частей «Хожения» вовсе не соответствует его композиции. Описание начала своего путешествия (путь до Дербента, ограбление в пути, путь через Каспийское море) Никитин, очевидно, составил, уже проделав значительную часть пути – в Гурмызе или в Индии; рассказ об обратном пути до Крыма также написан после его окончания – вероятнее всего, в Кафе (Феодосии).

Остальной текст, построенный по типу дневника (хотя и без разбивки на отдельные дни), был написан до возвращения из Индии, но также не единовременно. Значительная часть его писалась до того, как Никитин начал свой путь из «Гундустана» (т. е. по хронологической схеме Л.С. Семенова, до мая 1473 г.); текст, начинающийся словами «В пятой же Велик день възмыслих ся на Русь» (Л, л. 456; Т, л. 389 об.) – после этой даты[1392]. Делал ли Никитин какие-либо приписки к «Хожению» на последнем этапе обратного пути – между приездом в Крым (Кафу) и смертью в Литовской Руси (до Московской Руси ему уже не суждено было добраться – он умер, не дойдя до Смоленска)? Мы можем предполагать только, что автор успел приписать к своей книге заголовок: «Се написах грешное свое хожение за три моря»… (с перечислением этих морей, включая Черное, по которому он вернулся) и, возможно, связанное с заголовком молитвенное обращение (сохранившееся лишь в Троицком списке). В.А. Кучкин обратил внимание на то, что в «Хожении» рассуждению о Русской земле предшествует характеристика других земель, в том числе – Молдавской и Подольской, и высказал мнение, что через эти земли пролегал обратный путь Никитина – из Крыма к Смоленску. В связи с этим В.А. Кучкин предложил вернуться к мнению исследователей, считавших, что «Хожение» было написано уже после окончания путешествия, на пути домой[1393]. Однако в Молдавии и Подолии Никитин мог побывать и во время своих прежних торговых экспедиций; рядом с Молдавией и Подолией он назвал в том же тексте и Грузинскую землю, через которую Никитин наверняка не проезжал во время своего возвращения из Трапезунда через Крым на Русь. Но даже если предположить, что, кроме заголовка, «Хожение» включает еще какие-либо интерполяции, то основной его характер не вызывает сомнений – это сочинение, написанное в основном в «Гундустане», и только самая последняя часть его могла быть создана после путешествия через третье и последнее – Черное море.

Для того чтобы понять место «Хожения за три моря» в русской литературе и общественной мысли, нет необходимости делать из этого сочинения «экзотичное» повествование, в котором выражения горя и радости сочинены задним числом для «большей драматизации рассказа». Не надо делать дипломата и «торгового разведчика» и из самого «грешного Афанасия». Его записки, рассматриваемые без каких-либо домыслов о их «государственном назначении» или скрытом смысле, достаточно драматичны и сами по себе.

* * *

История путешествия Афанасия Никитина изложена им ясно и просто. Он отправился из родной Твери в «Ширванскую землю» на Северном Кавказе, имея с собой путевые грамоты только от своего князя – Великого князя Тверского Михаила Борисовича и от архиепископа Тверского Геннадия; спустился Волгой мимо Калязинского монастыря, проехал Углич и добрался до Костромы, находившейся во владениях московского великого князя Ивана III; великокняжеский наместник отпустил его далее. В Нижнем Новгороде, также уже находившемся под властью Москвы, Никитин рассчитывал присоединиться к каравану московского посла в Ширван Василия Папина, но разминулся с ним и вынужден был поехать вместе с возвращавшимся из Москвы ширванским послом Хасанбеком. Под Астраханью Никитин и его товарищи были ограблены ногайскими татарами, а затем, на берегу Каспийского моря, – кайтаками. Купцы обратились к «ширваншаху» (главе Ширванского княжества), прося дать им хотя бы средства, «чем доити до Руси», но получили отказ. «И мы заплакав да разошлись кои куды: у кого что есть на Руси, и тот пошел на Русь; а кой должен, а тот пошел куды его очи понесли…»*[1394]. Эта альтернатива понятна. Торговые операции того времени постоянно были связаны с кредитом; отправляясь в далекое и трудное путешествие, «гость» едва ли всегда мог иметь ту огромную сумму, которая нужна была для осуществления всех его заморских торговых операций; рассчитывая на доход, купец брал с собой не только свой, но и чужой товар, а иногда и деньги. Говоря о купцах своего каравана после ограбления, Никитин четко разделял их на две группы: те, «у кого что есть на Руси» – и кто, следовательно, не попадал в категорию должников, – и те, «кто должен». Первые пошли на Русь, вторые – «куды очи понесли». К какой из этих групп принадлежал сам Афанасий? Ясно, что ко второй – он пошел, «куда его очи понесли». Значит, на Руси он оказался бы в числе должников. Что ему грозило? Законодательство того времени, основанное на «Русской Правде» и позже оформленное в общерусских Судебниках 1497 и 1550 годов, отличало должника, «утерявшего» товар или деньги «безхитростно», в частности, из-за захвата его враждебной «ратью», от должника злостного, например, пьяницы. «Безхитростный» имел право уплатить долг в рассрочку и без «росту» – процентов, но все же должен был уплатить сполна. А если денег не было? Тогда, очевидно,