Телефонная книжка - Евгений Шварц

2 октября

Он оказался похож на актера тем, что из‑за роли пришел в такое отчаяние. Волконский писал, что актер выдержит, если ему убавят жалованье, но если отнимут роль — конец, уйдет из театра[3]. Это одна из немногих профессий, где труд свой любят, как правило, все (это уже я говорю, а не Волконский). Одна актриса утверждала, что уже от запаха грима у нее становится веселее на душе. Познакомился я с Колесовым в начале тридцатых годов, когда в ТЮЗе шел «Клад»[4]. Колесов должен был играть студента. Но не играл, заболел, и его заменил Емельянов[5]. Я приходил взглянуть, когда, поправившись, Левка стал играть с Емельяновым в очередь.

Тогда он был женат на Леночке Юнгер[6]. Но вскоре она ушла от него к Акимову, и Лева тяжело переживал это, по слухам. Впрочем, вскоре женился он на Тане Волковой[7], и родилась у них дочка. Когда образовался Новый ТЮЗ, Колесов перешел к Зону, там сыграл Бориса Годунова[8]. Хорошо, но не удивительно. Вскоре перешел он в Театр комедии. И в Сталинабаде из знакомого просто превратился в хорошего знакомого. С Таней Волковой он разошелся и женился на молодой актрисе, фамилию которой всегда забываю[9]. Еще до войны он приводил ее как‑то ко мне, она показывала свои стихи. Беспокойная, похожая на таинственных, переменчивых, истерических гимназисток. И с этой женой Лева развелся в эвакуации, когда театр был в Сочи. И ко времени нашего приезда в Сталинабад женат он был на Тамаре Сезеневской[10]. Никогда не ходило слухов о Левкиных похождениях. О его возлюбленных. Нет. Он все женился. Тамара была прелестна. Больше всего нравился мне ее чистый детский лоб. Очень ясный. И спокойные брови. И светлые глаза. Вот мы идем с ней и Зарубиной под праздничным сталинабадским небом по широкому, четыре ряда деревьев, бульвару улицы Лахути, прячась от солнца, как скрываются под навесом от ливня. А навстречу нам идет Акимов.

И он жалуется Тамаре на Левку, как директор школы родителям ученика. Все насчет его пьянства. Говорит строго, но и ласково, зная, что Тамара, со своей стороны, делает все, что возможно. И в самом деле, весь театр говорил, что Левка на этот раз женился очень удачно. Что Тамара с ним очень терпелива.

Вскоре после моего приезда разыгралась с Левой очередная трагедия. Он и еще двое актеров сильно выпили.

Леву в пьяном виде роковая сила загадочным образом влекла непременно к Акимову, почему‑то. А он, Акимов, не переносил Левку в пьяном виде. Тем более, что Левка, хоть и без всякого шума, посмеиваясь по своей привычке, но заводил с ним беседы на туманный, укоряющий, намекающий лад. А Акимова подобные беседы приводили в ярость. Не застав Николая Павловича дома, Левка со своими спутниками отправился в театр. И весь Сталинабад увидел трех актеров в очень веселом настроении, но до такой степени пьяных, что на другой день, по восточным традициям, об этом говорили даже на обоих рынках — на Старом и Новом. Как на грех, приехал в эти дни представитель Комитета по делам искусств СССР. Молодой человек на костылях. Он чудом только не заметил наших пьяных. Задержался в директорском кабинете, а когда вышел, шалунов уже удалось выманить из театра. На другой день состоялось общее собрание труппы. Нарушителей клеймили. И в заключение, дав строгий выговор Левке и его спутникам, придумали следующую меру наказания: каждого, кто бы он ни был, в случае появления в театре в нетрезвом виде, исключают с работы. Увольняют немедленно и автоматически.

Пока мы жили в Сталинабаде, в гостях у Левушки я был всего однажды. Тамара еще дичилась меня, ее сестра, Нина — совсем не разговаривала со мной, только поглядывала искоса. Лучше познакомились мы в вагоне, а еще лучше, приехав в Москву. И Левка, и Тамара, и Нина вплелись в тогдашний ежедневный быт нашей жизни очень плотно. И туг я окончательно убедился, что главная его прелесть в том, что он смешной. В необычном смысле этого слова. Так говорят, любуясь на кустарную вещицу, или старинную чашку, или на драгоценность, люди, любящие подобные произведения искусства. Левка удался. На всем его существе, — даже в теноровом смешке его, — угадывалось нечто его собственное. Сообразное. И встречая его, я всегда испытывал удовольствие. И он жил с удовольствием, искренно, хоть и распущенно, господь с ним. Смешной. Талантливость определяла его.

Я, вспоминая Левушку Колесова все ближе, замечаю в нем одну особенность: он, конечно, разговаривал. Особенно с близкими. Разговаривал и со мной. Но настоящее высказывание и понимание угадывалось в его полусловах. Так вдруг ближе к моему отъезду почувствовал я, что дома у него как будто неладно. И по театру прошел не то, что слух, а еще только предчувствие, догадка, что Левка начинает закидывать глаз на Люлько[11]. Я этому не хотел верить. Уж очень ласков был Левушка с Тамарой. И лоб ее был все так же ясен и спокоен. Однажды шли мы с ней по мосту — раскаленному до неловкости новому мосту идущей через город, до устрашения внушительной трассы Сочи — Мацеста. Мост шел не над рекой, а над долиной узенькой, с грунтовой дорогой в зарослях, с белыми домиками. И Тамара указала на белый домик под самым мостом. И сообщила, что домик этот — исторический. Почему? Здесь жил Лева в 42 году. И однажды, когда Тамара срочно понадобилась на репетиции, нигде ее не могли найти. И Алеша Савостьянов[12] зашел к Левке спросить, не видал ли он Тамару. И он ответил: «Нет, не видал», — сказала Тамара, улыбаясь. А я к тому времени уже настолько знал историю Театра комедии, что понял, почему Тамара улыбалась. Алеша Савостьянов, услышав ответ Левки, удалился, но успел заметить на спинке стула Тамарино платье. Умолчав об этом, Тамара продолжала: «И все подруги стали уговаривать, чтобы я не выходила за Левку замуж. Что угодно, но не это».

Итак, я остановился на том, что Тамара, указав на беленький домик, рассказала, что тут начался ее роман с Левой. А я, глядя на ее совсем юное лицо, испытывал все ту же безнадежную жажду понять. И Тамара описала, как подруги уговаривали ее оставить Леву. Но она не послушалась. И Русецкая (Левина третья жена) бунтовала. И это ни к чему тоже не привело. И тут мы увидели, что в ларьке дают какие‑то консервы по коммерческой цене. И мы стали в очередь. И Тамара договорила. Нина тоже была против. Она никогда не говорит Тамаре прямо. Но вот когда Ягдфельд[13] был влюблен в Тамару, Нина придумала, что у Ягдфельда одна нога, как копыто. Про Левку она ничего подобного не говорила. Но все же Лева до сих пор, когда выпьет, упрекает Нину в том, что она против него настроена. И мы купили консервы и пошли домой мимо декоративных растений и таких же ступенек, мимо кафе, где вечно не было ни одного места, мимо домов, оставшихся с дней моего детства, но оголенных на старости лет — ни заборов, ни цветников, набитых людьми до отказа. От полной непристойности спасало все то же богатство зелени, прикрывавшей белье на веревках, щебень, мусор. В те же дни Левушка рассказал мне, что вечно ясное лицо Тамары — это только маска. Она не может забыть гибели родителей в блокаду. Ей кажется, что виновата в этом она — уехала с театром. Она очень совестливая и привязчивая. Говорил об этом Левка заботливо, любовно, и я подумал еще раз, что слухи, точнее, тень слухов о Колесове и Люлько — следствие того, что театр лихорадит. Если мы собирались кутить, то спускались вниз, в самый центр города, а потом поднимались в ресторан по крутым, засыпанным гравием дорожкам высоко на горку. Уже издали мы слышали музыку.