Дневники. 1946-1947 - Михаил Михайлович Пришвин

почему Толстой сделал головореза сентиментальным: из психологии босяков наших (беспризорников) понял. Вспомнил пример животного эгоизма: «Шурка Егоров».

Желания в душе приходят тоже, может быть, по каким-нибудь своим сосудам, невидимым нам, как кровь, и тоже давят на стенки их, и мы это давление чувствуем, когда говорим, что хочется нам того-то, а надо делать другое. Вот это надо и есть то же самое в душе человека, что в теле его давление крови на стенки сосудов. Но то же самое в природе и с давлением воды на скалистые берега: вода стремится выйти из берегов и свободно разлиться, но скалы берегов удерживают: воде хочется вылиться, но ей надо работать, и она замывает берег скалистый и намывает берег плодородный. Там вырастают деревья зеленые, травы цветущие, и вода, поднимаясь вверх по их сосудам, испаряется через листики, и так, совершив свою необходимую работу, свое великое Надо, получает свободу. Так вода, так и кровь, так и душевное желание, так и сама мысль человека. Само желание рождается в борьбе со своими собственными другими желаниями, а разум - это их поле борьбы. Но вот какое-нибудь желание победило другие и вышло на свет как желание личности разумного человеческого существа. Другие желания исходят от другой личности и от третьей и начинается борьба различных желаний между людьми, и люди разделяются на друзей и врагов. Если бы воробьи не погибали от врагов, то они наполнили бы весь мир, и на земле из всего животного мира остались бы одни воробьи. Так и желания наши личные облекаются в пищу чего-то большего, чем только мы. Что же это большее? Враги наших желаний еще не означают врагов всей

286

нашей личности, входящей творчески в состав всего человека. Враги наших желаний могут быть друзьями всей нашей личности, и вот этих врагов надо уметь понимать и любить. Если бы только мы могли понимать этих наших друзей! Но нет! Мы некоторое время их не можем понять, и эти наши лучшие друзья должны пребывать какие-то сроки как наши враги. В основе «я сам» мерит желания от самых примитивных до отдать жизнь свою за други. Но если я, желая скушать пирожок, протягиваю к нему руку, а мне говорят. - Нет! весь пирожок ты не можешь съесть, как хочется тебе, есть еще один желающий и тебе надо отказаться от половины в пользу него. Так возникает первое надо в пользу твоего ближнего, и так в нашем человеческом обществе, состоящем из личных желаний, утверждается некое надо в пользу ближнего и за счет нашей самости. Вот этим ограничением желаний под предлогом пользы ближнего и занимается государство. Социализм есть охрана этого государственного принципа заботы о ближнем против личного произволения всякого рода властелинов. Аскетизм есть школа человеческой личности в направлении сокращения своих чувственных желаний в пользу таких, которые материально неограниченны («не о едином хлебе жив человек»).

Приглашают на собрание московских писателей, и меня подмывает тоже сказать что-нибудь. Напр., я бы начал так: Искусство для искусства как тайная личная рабочая теория творчества для меня есть аксиома. Если я напишу хорошо, то польза для ближнего, я уже хорошо знаю, выйдет непременно. Только бы хорошо написать! Вот от какой печки начинается мой танец писателя. К сожалению, эта моя личная рабочая теория, как я убедился, не годится для общего пользования, у иных получается распад красоты и добра. Написано красиво, а пользы нет: бесполезно. Вот почему я держу свою рабочую теорию в глубокой тайне от всех для одного себя.

Но зато когда эта теория приносит вред, то я, тайно пользуясь тем [же] самым, не смею бросить камень во 287

вредителя. Вот почему обвиняется Ахматова в проповеди упаднического искусства? Не печатайте - зачем вы печатаете! В Ахматовой виноват Тихонов. Тихонов виноват серьезно, но не Ахматова.

В деле Зощенко я могу быть смелее, потому что скептицизмом в литературе никогда не страдал и к сатире юмористической и аллегорической не считаю себя способным. Кроме того, я понимаю себя как писателя, обязанного быть человеком современным, глубоко чувствующим несовременность сатиры во внутреннем советском обращении. И совсем не потому, что сатира может быть дурно истолкована врагом, а потому, что она ослабляет первоочередное дело утверждения новой морали социализма.

15 Сентября. В солнечных лучах улепетывают быстро остатки хлопьев ночного одеяла.

Читал в признаниях Флобера, что вера в личное бессмертие, по его мнению, исходит от недостаточного смирения перед вечностью. Ляля на это возражает так, что без веры в личное бессмертие невозможно добро на земле, что с этой верой мы приходим на землю и постепенно теряем. Вот это верно: мы родимся, как бессмертные, со всей вечностью в душе, и если бы общество построилось на идее охраны такого детства, то на этом пути всем нам открылся бы путь к личному бессмертию.

«Будьте как дети» и есть этот путь. - А что вы скажете, если «бессмертный», играя, погнался за птичкой, попал под машину и нарвался на смерть? - Я скажу, что мы недостаточно хорошо охраняли этого ребенка. - А если это произошло от эпидемии, от случая? - То же самое: мы допустили перерыв потока вечности, мы виноваты: надо было действовать.

Зуек (детство). - Весь человек (вечность, бессмертие, творчество). Творчество, как вечное рождение. Смерть, тьма, зима, берега, зло.

288

Постановление ЦК - это последний этап революционной этики, направленный против личности, реализующей себя в искусстве. То же самое говорил Легкобытов Блоку на вопрос его: «Что мне делать со своей личностью? - Бросьтесь в наш чан, - отвечал Л., - и воскреснете вождем народа». И если мы все в нашей домашней философии, поднимая вопрос о загробной жизни, разделяемся: одни остаются при бессмертной личности, другие претензию на личное существование объясняют недостаточным смирением перед вечностью, то разве и постановление ЦК не есть требование смирения личности перед вечностью и наше сопротивление - есть сопротивление личности. Так надо и помнить, что эта тема о поглощении личности и есть основная тема истории русского народа и его интеллигенции.

Остап у Гоголя образец воина, Андрий - это художник. Остап идет прямо к цели, Андрий должен между собой и родиной ставить некую Музу и, очарованный ею, погибает для родины. Русская революционная этика требует от Андрия, чтобы он эту Музу привел в отцовский дом и, как бабу деревенскую, заставил работать на общее благо дома.

Думаю много о силе, как общей подкладке добра и зла: на этой подкладке добро и