Происхождение христианства - Карл Каутский

Поэтому концентрация богатства в немногих руках далеко еще не означала развития производительности труда, не говоря уже о том, что она не являлась основой процесса производства, а вместе с ним и существования самого общества.

Концентрация богатства в руках немногих означала не развитие производительных сил, а только скопление средств потребления в таком изобилии, что отдельный человек не в состоянии был потребить их сам, и ему не оставалось ничего делать, как делить их с другими.

Богатые и делали это в крупном масштабе. Отчасти добровольно. Щедрость считалась одной из наиболее выдающихся добродетелей в эпоху римских цезарей. Она служила средством приобрести себе приверженцев и друзей и, следовательно, также средством увеличить свою власть.

«С отпущением на волю (рабов), — говорит Фрид-лендер, — по всей вероятности, очень часто соединялся более или менее богатый подарок. Марциал упоминает о таком даре, последовавшем в этом случае, в 10 миллионов сестерциев. Римские оптиматы простирали свою щедрость и покровительство также на семьи своих приверженцев и клиентов. Так, один вольноотпущенник Котты Мессалина, друга императора Тиберия, прославляет его в надгробной надписи, найденной на Аппиевой дороге: его патрон несколько раз дарил ему суммы в размерах всаднического ценза (400 000 сестерциев, или 80 000 марок), взял на себя воспитание его детей, экипировал его сыновей, как родной отец, его сыну, Коттанусу, который служил в войске, помог сделаться военным трибуном и ему самому воздвиг могильный памятник».

Таких случаев можно насчитать очень много. Но к добровольному разделу присоединялся часто и недоброволь ный, в особенности там, где господствовала демократия. Кто хотел получить известную должность, тот должен был купить ее при помощи богатых раздач народу. Там, где последний обладал силой, он облагал богатых высокими налогами и жил за их счет: граждане получали из государственных доходов вознаграждение за участие в народных собраниях, им выдавались деньги, на посещение публичных зрелищ, для них устраивались общие трапезы, время от времени производилась раздача жизненных припасов.

Что богатые существуют для того, чтобы делиться своим богатством, — эта идея тогда не имела в себе ничего, что могло бы отпугивать массы или находилась бы в противоречии с господствующими воззрениями, но, наоборот, находилась в полном соответствии с ними.

Такой коммунизм не только не отталкивал массы, но привлекал их. Противники христиан были бы глупцами, если бы направляли свои удары именно на эту его сторону. Достаточно прочитать, с каким почтением такие консервативные писатели, как Иосиф Флавий и Филон, говорят о коммунизме ессеев. Он не кажется им ни противоестественным, ни смешным, а, наоборот, очень возвышенным.

Следовательно, «главное возражение» г-на А. К. против существования древнехристианского коммунизма, а именно, что противники христианства не выдвигали его на первый план, показывает только, что он смотрит на прошлое глазами современного, капиталистического общества, а не античного.

Наряду с этими возражениями, которые не опираются ни на какие свидетельства, а являются простыми «конструкциями», г-н А. К- выдвигает еще целый ряд соображений, основанных на фактах, приводимых в Деяниях апостолов. Странным образом наш критик, так скептически относящийся к изображению длительных и повторяющихся явлений, которое встречается в древнехристианской литературе, принимает за чистую монету всякое известие об отдельных событиях. С таким же основанием он мог бы объявить изображение социальных условий героической эпохи в Одиссее выдумкой и в то же время признать Полифема и Цирцею историческими личностями, которые действительно совершили все то, что о них сообщается.

Но и эти отдельные факты ничего еще не говорят против существования коммунизма в древнехристианской общине.

Во-первых, говорит г-н А. К-, иерусалимская община состояла из пяти тысяч человек. Каким образом такая многочисленная толпа с женами и детьми могла составлять одну семью?

Но кто утверждает, что все они составляли одну семью, что все они ели за одним столом? И кто может присягнуть, что первоначальная община действительно насчитывала пять тысяч человек, как сообщают Деяния апостолов (Деян. 4:4). Статистика никогда не являлась сильной стороной античной литературы и меньше всего восточной; чтобы произвести данный эффект, очень охотно прибегали к гиперболам.

И как раз число пять тысяч очень часто указывается, чтобы указать на большую толпу; так, евангелия знают очень точно, что Иисус насытил пятью хлебами именно пять тысяч человек, кроме женщин и детей (Мф. 14:21). Будет ли мой критик и в этом случае настаивать, что число это вполне точно?

С своей стороны мы имеем все основания думать, что число в пять тысяч членов, указываемое для первоначальной общины, представляет большое преувеличение.

Сейчас же после смерти Иисуса Петр, согласно Деяниям апостолов, держит горячую агитационную речь, и «присоединилось в тот день душ около трех тысяч» (Деян. 2:41). Дальнейшая агитация приводит к тому, что «многие же из слушавших слово уверовали; и было число таковых людей около пяти тысяч» (Деян, 4:4). Но сколько членов насчитывала община, когда умер Иисус? Сейчас же после смерти его она устроила собрание: «было же собрание человек около ста двадцати» (Деян. 1:16).

Это показывает, что община на первых порах была очень немногочисленна, несмотря на усердную агитацию Иисуса и его апостолов. И неужели сейчас же после его смерти под влиянием двух речей она внезапно выросла от сотни до пяти тысяч членов? Если уж мы хотим остановиться на каком-нибудь числе, то оно будет ближе к первому, чем к последнему.

Пять тысяч организованных членов — такое число должно было в Иерусалиме обратить на себя всеобщее внимание, о такой силе Иосиф Флавий не мог бы не упомянуть. В действительности же община должна была быть очень незначительна, если ни один из современников не говорит о ней.

Перейдем к следующему факту, на который указывает г-н А. К. В рассказе о коммунизме первоначальной общины, сейчас же после описания последней, сказано:

«Так Иосия, прозванный от Апостолов Варнавою, что значит — сын утешения, левит, родом Кипрянин, у которого была своя земля, продав ее, принес деньги и положил к ногам Апостолов. Некоторый же муж, именем Анания, с женою своею Сапфирою, продав имение, утаил из цены, с ведома и жены своей, а некоторую часть принес и положил к ногам Апостолов» (Деян. 4:36, 37; 5:1, 2).

По мнению г-на А. К., этот факт свидетельствует против коммунизма, так как случай с Варнавой не был бы приведен, если бы все члены общины продавали свое имущество и приносили деньги апостолам.

Но г-н А. К. забывает, что Варнава противопоставляется в рассказе Анании как образец того, как нужно поступать. Именно из этого ясно вытекает коммунистическое требование. Неужели Деяния апостолов должны называть всякого, кто продал свое имущество? Почему они упоминают именно о Варнаве, нам неизвестно. Но думать, что, выдвигая его, они хотели сказать, что только он практиковал коммунизм, значило бы слишком низко оценивать умственные способности их авторов. Пример Варнавы приводится сейчас же после того, как рассказано было, что все, имевшие что-нибудь, продавали свое добро. Если Варнава назван особо, то это, быть может, сделано потому, что он является любимцем авторов Деяний апостолов, которые и после часто упоминают его. Быть может, и потому, что предание сохранило наряду с именем Анании только имя Варнавы. Да в конце концов они оба были единственными членами общины, которые имели что продать, все остальные были пролетариями!

Теперь следует третий факт. В Деяниях апостолов сказано:

«В эти дни, когда умножились ученики, произошел у Еллинистов ропот на Евреев за то, что вдовицы их пре-небрегаемы были в ежедневном раздаянии потребностей» (Деян. 6:1).

«Мыслимо ли это при настоящем коммунизме?» — спрашивает с негодованием г-н А. К.

Но кто же утверждает, что коммунизм при проведении его в жизнь не встречает никаких препятствий или даже не мог встретить их! Деяния апостолов рассказывают нам, что после этого не отказались от коммунизма, а усовершенствовали организацию путем разделения труда. Апостолы должны были заниматься только пропагандой, а для заведования экономическими функциями общины был выбран комитет из семи членов.

Все изложенное находится в полном согласии с допущением коммунизма, но оно теряет смысл, если мы принимаем взгляд нашего критика, позаимствованный им у Гольцмана, что древние христиане отличались от своих иудейских сограждан не своей социальной организацией, а только верой в «недавно казненного назарянина».

Да и какой смысл имели бы жалобы на способ раздела, если бы ничего не делилось?