Смена климата - Наталья Игнатова

Что действительно делало японского духа нежелательным гостем, так это его манера кормиться. Проблема заключалась не в том, что он убивал людей — Заноза прав, кто только людей не убивает — а в том, что Минамото превращал свои жертвы в дичь, охотился на них, как на животных и убивал как животных.

Он предлагал им деньги, людям, которые становились его добычей. Обещал щедро заплатить выжившему. Давал оружие. Не возражал против попыток убить его самого, даже поощрял покушения. И думал, что отнимает чужую жизнь в бою, думал, будто его жертвы сопротивляются по-настоящему — чем отчаянней было их стремление выжить, тем сытнее становилась его трапеза. По сути же, Минамото занимался лисьей травлей. Хасан и за людьми-то склонности к этому развлечению не одобрял, а уж бессмертному, неубиваемому злому духу оно и вовсе не пристало.

Вампиры относятся к жертвам с уважением, даже к Стаду, и тем более к тем, кого выбирают на охоте. «Поцелуй» — это прикосновение к душе. У кого может возникнуть желание прикасаться к душам, не вызывающим интереса и уважения? А «целовать» животных — это извращение, которое и вообразить нельзя. Нечто немыслимое.

Минамото вампиром не был, и кормиться мог, как ему заблагорассудится, Хасан это понимал. Однако оставлял за собой право не принимать.

Но что бы ни вообразил себе Заноза, убивать японца он не собирался.

Минамото нужен был в Алаатире, чтобы выследить демона.

Привести тийр под руку Алаа стало лишь половиной дела. Мир, порядок, выполнение законов — это были хорошие, достойные цели, достигнутые, пусть и не мирным путем, но все же и не такой кровью, какой Заноза в начале века привел Юнгбладтир под руку тамошнего тийрмастера. Однако демон, истребивший нелояльных к Хальку Алаа вампиров, оставался здесь, продолжал искать Палому, и пусть убийства пока прекратились, позволить ему и дальше жить в тийре было нельзя. Город и так полон демонов, как любой земной мегаполис, совершенно ни к чему добавлять к этим сонмам еще одного, за чье явление лично несешь ответственность. Тем более, что этот один имел настоящую душу, а значит был сильнее и опаснее тысяч своих бездушных собратьев.

Заноза хотел знать, почему Хасан уверен, что демон — один. Ну, хоть чему-то не учат в английских школах. Правда, были подозрения, что выбери мальчик английский университет, вместо высшей технической школы в Мюнхене, и он знал бы о демонах больше чем нужно. Но обошлось. Заноза и без демонов знал больше чем нужно о бесконечном множестве других вещей и явлений.

А еще он в любой последовательности мог перечислить все, о чем знал, назвать точное число этих самых вещей и явлений, и формулировку «бесконечное множество» отвергал, как не соответствующую действительности. Рассказывать ему о чем-нибудь было по-своему захватывающим ощущением. Заноза все запоминал слово в слово, и мог при необходимости воспроизвести с идеальной точностью, вплоть до мимики и интонаций (без необходимости, к сожалению, тоже). От понимания этого возникало иллюзорное, но отчетливое чувство прикосновения к вечности.

Иллюзорное — потому что, будучи реалистом, на вечность Хасан не рассчитывал.

Ну, а демон был один потому, что демоны, вообще, одиночки. Не от ума, разумеется и не от самодостаточности, а от крайней гордыни. Ума им тоже хватало, как и хитрости, но гордыня была так велика, что ни ум, ни хитрость ее не осиливали.

Демон, совративший Онезима, имел все основания гордиться. Он сделал доброе злым, простым посулом превратил хорошего человека — мертвого, да, проклятого, но хорошего — в жестокую, отказавшуюся от собственной сущности тварь. Не покупал душу Онезима, и не смог бы купить, всего лишь пообещал, что тот сможет творить благие дела в обмен на потерю человеческого облика. И победил.

По мере того, как Онезим терял себя, душа его все больше склонялась ко злу, и однажды досталась бы демону без всякой сделки. Надо было просто подождать. А ждать подобного — все равно, что смотреть как спеют плоды в твоем саду. Одно удовольствие и никакой спешки.

— Ты так рассказываешь, что мне его аж жалко, — сообщил Заноза мрачно. — Я, между прочим, все знаю о садоводстве. Ждешь так урожая, чай в саду пьешь, цветами любуешься, и тут как набегут турки — хренакс, и ни сада, ни цветов, ни юной дочки-черкешенки.

— Да не похищали мы черкешенок! Черкесы сами к нам эмигрировали.

Заноза широко и радостно оскалился, и Хасан понял, что чуть было не поддался на провокацию.

— Мы еще поговорим о британском милитаризме, — пообещал он. — И о торговле единоверцами на рынках Нового света.

— Все-все, — британский милитарист мгновенно преобразился в ангела, сделал взгляд печальным и трогательным, демонстрируя готовность слушать и слушаться, — я уже хороший. Но ты же набежал, скажи нет? И ладно бы чувак только урожай просрал, но он по-любому, в своем демонском клубе так выеживался, что всех достал. Ты ему не просто планы обломал, ты ему репутацию испортил.

Метафоры Заноза использовал странные, но суть понял верно. Даже не будь демоны убежденными одиночками, в этой ситуации совратитель Онезима все равно не попросил бы помощи у собратьев. Потому что собратья злорадствовали и имели на то основания, а прийти за поддержкой к злорадствующему сопернику трудно даже самому смиренному из людей, демону же попросту невозможно.

— Будь он человеком, я б сказал, что он парень резкий, но тугодум, — взгляд Занозы стал сосредоточенным.

Хасан уже знал, что будет дальше. Заноза достанет сигареты, но закурит не сразу, а только тогда, когда в голове у него завершится некая цепочка мыслей, результат которой он выдаст после первой затяжки. Этот слишком умный мальчик давно, возможно еще при жизни, сумел избавиться от привычки озвучивать размышления. Но при жизни он не был сумасшедшим. А после смерти за ним, определенно, стоило присматривать на всех этапах умозаключений. Вся история его посмертия просто-таки вопияла об этом. Под присмотром — сначала Рональда Юнгблада, потом Этьена Лероя, теперь вот… ну, да, теперь еще вопрос, кто за кем присматривает, учитывая, что они оба учатся друг у друга, но, как бы то ни было, под присмотром Заноза думал и действовал с максимальной эффективностью и с минимальной разрушительностью. А в одиночку склонен был решать проблемы кавалерийским наскоком.

Мог себе позволить, кто спорит? Но не все, что можно делать — нужно делать.

— Вернись, — велел Хасан, — я здесь, и я тебя слушаю.

— И это охрененно! — Заноза вытащил сигарету, прикурил и встал из кресла. — Хоть я и знаю, что ты меня слушаешь только потому, что считаешь гранатой без чеки.