Тайны Кремля - Юрий Жуков

Чтобы ни у кого не оставалось сомнений в политической ориентации СПП, формируемой «им» дивизии имени Костюшко, развернутой уже в августе в 1-й польский корпус, Союз выступил 16 июня 1943 года с декларацией. В ней же среди прочего выдвинул довольно прозрачный лозунг «За Польшу, сильную не захватом чужих земель», явно подразумевая спорные Виленщину, западные области Белоруссии и Украины, «но дружескими отношениями со всеми нашими союзниками», иными словами — не только с Лондоном и Вашингтоном, но и обязательно с Москвой[418].

Но все это еще не могло нейтрализовать активность эмигрантского правительства, его попытки настоять на международном признании довоенных границ. Особенно сильно проявилось такое стремление осенью 1943 года, в канун созыва Московской конференции министров иностранных дел трех великих держав, призванной подготовить тегеранскую встречу на высшем уровне. Станислав Миколайчик, сменивший Сикорского, погибшего 4 июля в авиакатастрофе, на посту премьера, предпринял отчаянные усилия, чтобы добиться поддержки со стороны Великобритании и США своих территориальных притязаний. И хотя попытки эти не увенчались успехом, более того, привели к прямо обратному — признанию в Тегеране линии Керзона как основы советско-польской границы. Кремль вынужден был ускорить создание альтернативного правительства для Польши.

Не располагая иными вариантами, Кремль, несмотря на роспуск Коминтерна, на отказ от ориентации в новых условиях на коммунистические партии, вынужден был опереться на ППР (польскую рабочую партию — возрожденную коммунистическую партию Польши) и ее Гвардию людову, формально самостоятельные партизанские отряды. В конце 1943 года ППР смогла приступить к созданию столь необходимого Москве потенциально властного органа — Краевой рады народовой (КРН), а 13 декабря распространила, разумеется нелегально, «Манифест демократических общественно-политических и военных организаций в Польше», имевший явно выраженную ориентацию. Документ объявлял санационный режим ответственным за сентябрьскую катастрофу, осуждал эмигрантское правительство за антисоветизм, констатировав при этом его полное банкротство. Провозглашал необходимость в сложившихся условиях создания КРН как «фактического политического представительства польского народа, уполномоченного выступать от имени народа и отвечать за его судьбу вплоть до освобождения Польши от оккупантов». Сообщал об одновременном создании подчиненной КРН подпольной Армии людовой (АЛ), а в ближайшем будущем и Временного правительства[419]. Весьма примечательным оказалось то, что вопрос о границах Польши в манифесте подчеркнуто игнорировался.

Спустя всего две недели, 1 января 1944 года, КРН стала реальностью: был сформирован ее руководящий орган, президиум. Его составили представители ППР — Болеслав Берут (председатель) и Казимеж Миял (секретарь), РППС (Рабочей партии польских социалистов, отколовшейся левой фракции ППС) — Эдвард Осубка-Моравский (заместитель председателя) радикального крыла СЛ (Стронництва людовего, Крестьянской партии) — Владислав Ковальский, АЛ — Михал Жимерский («Роля»). Однако советское руководство, получив, наконец, верного и надежного союзника, не стало торопиться с признанием КРН как полноправного представителя Польши. Использовало его существование пока лишь для одного. Для возможности оказать моральное давление на эмигрантское правительство, вынудив его принять условия Кремля.

Именно к тому на деле и свелся начавшийся вслед за тем обмен посланиями между Москвой и Лондоном. Начало ему положило 5 января правительство Миколайчика, заявившее вновь о своей юрисдикции над всей территорией, включенной в 1939 году в состав СССР. Ответ Кремля последовал 11 января в традиционной форме «сообщения ТАСС». В нем же твердо указывалось: «Польша должна возродиться не путем захвата украинских и белорусских земель, а путем возвращения в состав Польши отнятых немцами у Польши исконных польских земель». Вместе с тем «сообщение» оставляло возможность и для маневра обеих сторон, для достижения соглашения путем компромисса: «Советское правительство не считает неизменными границы 1939 года. В эти границы могут быть внесены исправления в пользу Польши в том направлении, чтобы районы, в которых преобладает польское население, были переданы Польше»[420]. Лондонское же правительство в очередном заявлении, от 13 января, не отклонило возможность переговоров, но объявило, что будет вести их не само, а с помощью посредников — Великобритании и США. О главном же, о границах, даже не упомянуло.

С этого момента польская проблема оказалась предметом заведомо безрезультативного обсуждения Сталина с Черчиллем и Рузвельтом. Выражалась советской стороной таким образом, что было совершенно очевидно: ни Сталин, ни, тем более, Молотов, ни на какие серьезные уступки в вопросе о границах не пойдут. Но новый уровень дискуссии Кремль не смущал, ибо время работало на него, укрепляя только его позиции. Красная Армия совместно с польским корпусом, преобразованным в марте 1944 года в 1-ю польскую армию, продолжала упорно продвигаться на запад, приближаясь к границе 1939 года. А это-то и позволяло Москве оттягивать окончательное решение польской проблемы, оставляя за собою возможность сделать то, что окажется наиболее возможным, приемлемым в изменившихся обстоятельствах.

Коренной перелом в войне, уже очевидная, близкая победа над врагом, обусловили и прошедшие практически незаметно для всех и серьезнейшие изменения в узком руководстве СССР. Успехи советских вооруженных сил и дипломатии, но особенно участие на равных с Черчиллем и Рузвельтом в Тегеранской конференции, решение вместе с ними судеб мира, судя по всему, Сталин расценил весьма своеобразно. Воспринял как наиболее благоприятный момент для возвращения себе прежнего единоличного лидерства. Больше не подвергаемого сомнению, никем не оспариваемого признания себя всеми без исключения как вождя — страны и народа, государства и партии. И для того, как показывает происшедшее, пошел на «тихий» дворцовый переворот. Попытался предельно возможно ослабить позиции ставших весьма опасными соратников по ГКО, Молотова, Берия, Маленкова. А вместе с тем — не только подтвердить возвращение былых величия и славы, утраченных два с половиной года назад, но и максимально укрепить их, обезопасить себя на ближайшее будущее.

Как обычно, изменения в расстановке сил на вершине власти были проведены с помощью привычных, не раз испытанных на деле чисто бюрократических мер. Но, главное, негласно.

Своеобразной прелюдией, возвещающей о грядущих важных переменах, стали кадровые перемещения, проведенные на рубеже 1943–1944 годов. Назначение 11 декабря члена ПБ и секретаря ЦК ВКП(б) А. А. Андреева наркомом земледелия (прежнего, Бенедиктова, «задвинули» на должность первого заместителя)[421] показало, что его окончательно отстранили от контроля за деятельностью партийных организаций страны. Ограничили деятельность хотя и важной, но достаточно узкой сферой, сельским хозяйством, чем Андрею Андреевичу отныне следовало заниматься сразу в двух ипостасях: и куратора — заведующим сельхозотделом ЦК, и исполнителя — наркомом. Тем самым, поставили его в достаточно опасное положение, ибо ничего более бесперспективного и безнадежного, нежели решение данной проблемы, в Советском Союзе не было. Теперь с Андреева в любой момент могли спросить за провал, а его можно было констатировать когда угодно, порученного дела.

Не менее показательным по своей перспективе стало и перемещение 19 января В. В. Кузнецова, прежде трудившегося на производстве инженером, затем в Госплане СССР и лишь несколько месяцев возглавлявшего ЦК профсоюза работников черной металлургии, на пост председателя ВЦСПС[422]. Означало оно начало успешной карьеры новой, восходящей на небосклоне советской власти звезды. Появление еще одного никому пока неизвестного, но явно многообещающего, кем-то продвигаемого наверх, чиновника.

Сами же глубокие, значительные перемены в широком руководстве произошли только поздней весной 1944 года. Тогда, когда и на советско-германском, и на дипломатическом фронтах воцарилось короткое затишье, порожденное ожиданием высадки союзников в Северной Франции. Формальным же поводом для неожиданных, решительных мер оказались давно известные, но как-то «вдруг» обнаруженные чрезмерная численность заместителей председателя СНК СССР и весьма слабая, непродуктивная их деятельность. Принятые 15 и 18 мая два взаимодополняющие постановления ПБ частично реорганизовывали высшие исполнительные органы государственной власти, меняли их состав, а вместе с тем и баланс сил в узком руководстве.

Первое постановление, от 15 мая, «О заместителях председателя Совнаркома Союза ССР», гласило: