Однажды на краю времени (сборник) - Майкл Суэнвик

Может, просто люди по природе своей вовсе не добрые? Это непременно предположил бы Шрайвер.

На следующий день я была как зомби. Работала механически, сопоставляя факты. Ла Шана из отдела реквизиций сразу же заметила мое состояние.

– Тебе пора взять выходной, – сказала она, когда я зашла узнать насчет замены своего пин-кодера. – Ступай отсюда, прогуляйся по лесу, в гольф поиграй.

– В гольф, – повторила я. Лупить палкой по мячу показалось самым нелепым занятием во вселенной. Я не видела в нем никакого смысла.

– Только не говори, что не любишь гольф. Ты ведь любишь. Ты мне сто раз об этом рассказывала.

– Мне казалось, что люблю. – Я положила сумочку на стол, сунула в нее руку и осторожно потрогала прибор. Он был прохладный на ощупь и едва ощутимо вибрировал под пальцами. Я отдернула руку. – Но только не сегодня.

Ла Шана заметила.

– Что у тебя там?

– Ничего. – Я отодвинула от нее сумку. – Вообще ничего. – И добавила – слишком громко, слишком нервно: – Так что насчет пин-кодера?

– Забирай. – Она достала прибор, активировала его и подождала, пока я его возьму. Теперь пользоваться им смогу только я. Поразительно, как быстро мы переняли эту технологию. – Кстати, куда подевался твой?

– Я на него наступила. Нечаянно. – Я видела, что Ла Шана на это не купилась. – Проклятье! Это вышло случайно. Могло произойти с кем угодно.

Я сбежала от Ла Шаны, чтобы не видеть ее встревоженного, озабоченного лица.

Не прошло и двадцати минут, как ко мне в кабинет просочилась Геворкян. Она улыбнулась и в ответ на мое приветствие лениво привалилась к шкафу с папками. Скрестила руки на груди. Глаза печальные и циничные. Широкое некрасивое лицо, на котором читается терпение и вся мудрость мира. Юбка всего самую малость теснее и чуточку короче, чем было бы прилично для офиса.

– Виргиния, – сказала она.

– Линда.

Мы обе выжидали. И поскольку я проработала здесь целую вечность и мне все уже было по барабану, Геворкян заговорила первой:

– Я слышала, тобой немного недовольны.

– Что?

– Не возражаешь, если я загляну в твою сумочку?

Ни на мгновение не отводя от меня взгляда, она ощупала сумочку, сунула руку внутрь, нашарила содержимое. Она проделала это так медленно и нарочито, что, могу поклясться, я ожидала, что она обнюхает пальцы. Затем, не найдя предполагаемого оружия, она сказала:

– Надеюсь, ты не злишься на нас?

Я хмыкнула.

– Так в чем же дело?

– В чем дело? – повторила я с недоверием.

Я подошла к окну. Вжик-вжик-вжик – опустился прямоугольный кусок брезента. Сквозь москитную сетку был виден лагерь: брезентовые палатки до самого горизонта. Самым примечательным в этом пейзаже был лабиринт из тентов правительственного офиса, расположенный на вершине холма, – мы шутливо именовали его Тентагоном, – с брезентовыми трубами кондиционеров, мобильными лабораториями и кафешками. Все это взялось в основном из армейских запасов, а то, что было не из армейских запасов, когда-то принадлежало скаутам.

– Только посмотри! Только кинь, мать его, взгляд! Вот оно, будущее, и это будущее несется на тебя со скоростью шестьдесят секунд в минуту. Ты видишь то же, что я, и еще задаешь мне этот вопрос?

Она подошла и встала рядом со мной. Где-то вдалеке заплакал ребенок. Плач становился все надрывнее.

– Виргиния, – проговорила она негромко, – Гинни, я понимаю, что ты чувствуешь. Поверь мне, хорошо понимаю. Возможно, во вселенной все-таки все заранее предопределено. Может быть, мы никак не можем изменить то, что происходит. Однако это еще не доказано. А пока это не доказано, мы обязаны оставаться в строю.

– Чего ради?

– Ради них. – Она подбородком указала на медленно бредущих выходцев из другого мира. – Они живое доказательство всему, что мы ненавидим и боимся. Они свидетели и подтверждение того факта, что абсолютное зло существует. И до тех пор пока остается хотя бы малейший шанс, мы должны стараться дать ему отпор.

Я смотрела на нее в течение долгого, заполненного только молчанием мгновения. А затем самым холодным и спокойным тоном, на какой была способна, произнесла:

– Убери свою клешню с моей задницы.

Она убрала.

Я смотрела ей вслед, пока она уходила, не проронив больше ни слова.

Это было уже за гранью саморазрушения. Единственное, что приходило мне в голову: Геворкян хочет уволиться, но не может заставить себя все бросить. Может, она нарывается на увольнение за сексуальное домогательство. Но с другой стороны, в гибели надежды несомненно присутствует что-то эротическое. Ощущение вседозволенности. Чудесное пикантное чувство, что раз все равно ничто уже не имеет значения, то можно поддаться мимолетным порывам. Ведь, вероятно, это единственное, что нам еще осталось.

И все время, пока я размышляла об этом, в ящике письменного стола у меня лежал тот прибор. Тихонько жужжал сам с собой.

Люди по-прежнему заводят детей. И это просто ужасно. Я вообще этого не понимаю, и не рассказывайте мне об инстинктах. Первое, что я сделала, осознав чудовищность того, что ждет впереди, перевязала трубы. Никогда не мечтала о материнстве, однако хочется сохранить саму возможность на тот случай, если передумаю. Теперь я уже знала, что не передумаю.

День выдался кошмарный, поэтому я решила, что имею полное право закончить пораньше. Я шла через лагерь к парковке для гражданских сотрудников и отставных военных, когда наткнулась на Шрайвера. Он шел со стороны уборных для жертв. Самое неромантичное место на земле. Брезентовые палатки тянулись бесконечным рядом, и удрученные люди то и дело входили и выходили. А запах! Представьте себе, как воняет дерьмо всех больных в мире, и вы поймете, какой там стоял запах.

У Шрайвера под мышкой была зажата бутылка испанского шампанского. С красной этикеткой.

– По какому поводу? – спросила я.

Он ухмыльнулся, словно богиня Кали, и подхватил меня под руку.

– Мой бракоразводный процесс наконец-то завершился. Не поможешь мне отпраздновать?

Учитывая обстоятельства, это была единственная большая глупость, какую я могла совершить.

– Конечно, – сказала я. – Почему бы нет?

Позже, в его палатке, когда он меня раздевал, я спросила:

– Между прочим, Шрайвер, почему жена с тобой развелась?

– Из-за ментальной жестокости.

Потом он положил меня поперек кровати, и я позволила ему меня побить. Я нуждалась в этом. Хотела быть наказанной за то, что была счастливой, сытой, свободной, пока вокруг меня…

– Сильнее, черт бы тебя побрал! – говорила я, меся его кулаками, кусая и царапая до крови. – Заставь меня заплатить.

Причина и следствие. Предопределено ли все во вселенной или нет? Если все неизбежно вытекает из того, что было раньше, тикает – тик-так, – словно гигантский, включающий в себя все часовой механизм, тогда надежды нет. Беженцы явились из будущего, которое невозможно отменить. С другой стороны, если время подвластно квантике и неопределенно, нестабильно в каждой точке, постоянно готово отклониться в любую сторону, подчиняясь случайным воздействиям, в таком случае все эти страдальцы, прибывавшие к нам на протяжении шести долгих, дождливых месяцев, могут оказаться всего-навсего фантомом. Просто артефактом из бракованного будущего.

И наше будущее может оказаться просто замечательным.

Миллион наших ученых, представители всех возможных наук, работали над тем, чтобы стало именно так. Биологи, хаотики, физики всех мастей. Баснословно преданные делу люди. Целеустремленные. Мотивированные. Все они старались протянуть руку раньше, чем неизбежное произойдет, и сказать: «Стоп!»

С каким удовольствием они бы вцепились своими ручонками в то, что я спрятала в ящике письменного стола!

Только я еще не решила, отдам ли им это. Я сильно сомневалась, что это будет правильно. Или, если на то пошло, хотя бы разумно.

Геворкян задавала мне вопросы во вторник. В четверг я вошла в свой кабинет и обнаружила там трех солдат в ооновской форме, которые проводили обыск с помощью ручных детекторов.

Я поправила сумочку на плече, чтобы выглядеть внушительнее, и спросила:

– Какого черта здесь происходит?

– Выборочная проверка, мэм. – Темноглазый солдат-индус, молодой, годящийся мне если не в сыновья, то в младшие братья, вежливо коснулся лба, вроде как отдавая честь. – Из-за опасности проникновения контрабанды. – Вышитые буквы на одном его кармане сообщали, что его фамилия Патак. – Чистая формальность, уверяю вас.

Я сосчитала нашивки на его рукаве, сравнила со своей должностью в иерархии гражданских госслужащих и поняла, что, согласно сложным ооновским протоколам, которыми мы руководствовались, я выше его по рангу.

– Сержант-майор Патак. Мы с вами оба знаем, что все иностранные государства действуют на территории Америки с ее согласия, и прекрасно понимаем, что у вас нет никакой власти над ее гражданами.