Врата в преисподнюю - Олег Бондарь

Глава седьмая

Сознание возвращалось медленно и болезненно. Первое, что я ощутил — жуткую какофонию звуков, раздирающую мою бедную головушку на составные части. Затем мои страдания усугубил едкий всепроникающий запах. От него мне и вовсе стало дурно. Но, почувствовав это, я пришел к парадоксальному выводу, что, если мне так плохо, значит, я все еще живой, и мне снова, каким-то непостижимым образом удалось выкарабкаться из преисподней…

А в том, что одной ногой там находился, я не сомневался.

Резкий агрессивный запах, нагло ворвавшийся в легкие, прочистил мозги и навел кое-какой порядок в голове. Лишние, дурманящие звуки постепенно поубавились, а вскоре и вовсе исчезли, я снова мог слышать, как нормальный человек.

Я попытался открыть глаза и, когда получилось, неимоверно обрадовался. Ведь я снова мог владеть своим телом, и оно мне подчинялось.

Правда, боль в голове не убавилась. Там словно разгорался вулкан. Я всерьез опасался, что он вот-вот достигнет критической массы и разнесет мою черепушку вдребезги…

— Ну как, полегчало?

Живая и реальная Татьяна находилась рядом со мной. Ее нежная белая ручка сжимала клочок ваты у моего носа, и именно от него разил ужасный запах нашатыря.

— Ой, как мне плохо… — простонал я, не столько ради того, чтобы пожаловаться на горькую судьбинушку, сколько, дабы убедиться, что язык действует так же исправно, как и веки.

Разочарования не последовало.

Получилось.

Хоть и не совсем хорошо и уверенно, но все-таки…

— Танюша, как я рад тебя видеть…

Я сумел поймать ее руку и прижал к своей щеке. Она была теплой и такой родной…

— Как ты здесь оказалась?

— Потом расскажу… — в ее голосе напрочь отсутствовала нежность, однако, насколько я помнил, Татьяна и раньше редко поддавалась эмоциям. — На ка лучше выпей, — и протянула мне пластиковый стаканчик с шипящей жидкостью.

— Что это?

— Антипохмелин.

Что за день такой? Второй раз мне предлагали пить эту гадость, которую за всю свою жизнь я пробовал лишь однажды…

— Танечка, мне уже лучше. Я, как только тебя увидел, мне сразу полегчало…

Но напиток все же выпил. И почувствовал себя лучше. Не совсем хорошо, конечно. Я по-прежнему оставался жалкой развалиной, только теперь уже развалиной, способной на какие-то действия…

Я полулежал на откинутом сидении ее "Джипа". Салон освещался маленькой неяркой лампочкой, а вокруг, за ее пределами, все тонуло в сплошном мраке.

— Где мы?

— Потом… — снова резко отмахнулась Татьяна и, убедившись, что со мной все в порядке, устроилась за рулем и завела двигатель.

Я поднял кресло и уставился в лобовое стекло.

Огни дальнего света вырывали у темноты неровную брусчатку с редкими кустиками растительности на обочине. Вокруг, судя по всему, расстилалась степь. Несмотря на отсутствие явных ориентиров, интуиция подсказывала, что мы находимся где-то между деревней и райцентром.

Татьяна резко двинулась с места. Машина рванулась вперед, резво подпрыгивая на частых ухабах. От неистовой болтанки у меня снова помутилось в глазах.

Открыл их, лишь, когда дико взвизгнули тормоза и я едва не впечатался головой в стекло.

Впереди, метрах в двухстах от нас, задорно помигивал "маячок" на милицейском "УАЗике".

Таня дала задний ход и ловко развернулась на неимоверно узком пятачке.

Теперь мы во всю прыть мчались обратно.

Не долго.

За очередным поворотом свет фар наткнулся на мотоцикл с коляской, возле которого нагло лыбилась физиономия капитана Ященко.

Не снижая скорости, Таня резко свернула на примыкавшую к брусчатке грунтовку и понеслась вдоль длинной лесополосы. Вскоре она закончилась, и на развилке мы увидели светлый силуэт легковушки, в которой я без труда узнал председательскую "Ниву".

"Джип" остановился. Голова девушки упала на руль, тело ее содрогнулось от рыданий.

— Может, прорвемся? Ведь за твоей машиной им не угнаться…

— Бесполезно… — Татьяна вытерла платочком глаза и закурила сигарету. — Они теперь тебя везде достанут… — она снова всхлипнула. — Ну почему? Что же ты наделал, Андрюша… Ведь я же умоляла тебя, чтобы ты сюда не ездил…

Машина председателя оставалась на месте. В ее стекле маячил красный огонек зажженной сигареты. Никто не пытался к нам приблизиться. И от этого становилось еще неуютнее. Не предпринимая активных действий, преследователи словно констатировали: "Вот, мол, вы где, и никуда от нас не денетесь…"

— А если рвануть прямиком через поле? Тогда они нас точно не догонят…

Татьяна сняла с шеи маленький блестящий медальончик, открыла потайную крышечку. Нажала невидимую кнопку, и на матовом экране тотчас зажегся крохотный зеленый огонек. Он мерцал прямо посредине.

— Огонек — это ты, — объяснила Татьяна. — У каждого из них есть такой приборчик. Так что вычислить твое местопребывание — раз плюнуть…

— Но почему? Что я им сделал?

— Скажи лучше, чего ты не сделал. Ты ведь сам, сознательно искал погибель на свою голову. Вот и доигрался… — зло ответила Татьяна. — Говорили тебе, как человеку, сиди дома и не рыпайся. Нет, приключений ему захотелось. Ладно, приехал сюда, так сиди и не чирикай. Зачем полез на Монастырище, зачем уничтожил посылку?

— Ведь никто не видел… — оправдывался я.

— Глупенький… — сменила гнев на милость девушка и нежно погладила меня по голове. — Сторож должен был забрать посылку, и ты рвал ее у него на глазах. Вот тебя и приказали ликвидировать, как очень опасного, представляющего угрозу. Кроме того, что ты многое помнишь, ты еще стал сознательно мешать. Такое не прощается. А в тех кассетах, возможно, было твое помилование. Я, как могла, пыталась убедить, что ты не представляешь вреда. Что же ты наделал, родненький мой… — и она снова заплакала.

Я обнял ее и поцеловал.

Но, внезапно, отпрянул.

— Таня, а почему ты вдруг решила мне помогать? Ты же в их команде…

— А ты не понимаешь, дурачок? Я люблю тебя!

Меня как будто снова по голове треснули. Я даже не знал, радоваться признанию или нет?

В носу защипало, словно от резаного лука, плотный клубок подкатил к горлу.

Моя душа разрывалась на части.

Я ведь тоже безумно любил девушку. Только между нами за последнее время произошло столько всего непонятного, что чувства мои раздваивались. Не находя твердой опоры, они зависли в невесомости, и я просто не знал, как себя вести дальше…

Я не знал, что делать?

Сейчас, когда, наконец-то, появилась определенность, я растерялся. И не потому, что в чем-то сомневался. Мне было неудержимо горько и обидно, что все произошло слишком поздно, когда вернуть уже ничего нельзя…