Врата в преисподнюю - Олег Бондарь

Я еще раз опасливо покосился на приунывшего зав. фермой и, осознав, что неприятных осложнений с его стороны быть не может, решительно поднялся из-за стола.

Старый сводник удовлетворенно крякнул и проводил меня хитроватой улыбкой.

Кружась с Веркой в медленном танце, ощущая ее мягкие, податливые, выпуклости, вдыхая возбуждающий аромат женского тела, я краем глаза заметил, что Андрей Павлович переместился к мужу моей партнерши и о чем-то с ним беседует. При этом они оба бросали на нас недвусмысленные взгляды. И Петр Тимофеевич больше не казался беспробудно пьяным.

Но, к тому времени я уже успел потерять голову, и мне было глубоко на все наплевать…

Глава пятая

Потанцевав, мы с Веркой, пардон — Вероникой, именно так она настаивала, чтобы ее называли (тлетворное влияние творений супругов Голон — налицо), за стол не вернулись. Воспитанная в лучших традициях сельского гостеприимства, женщина считала, что обязана показать заезжему гостю местные достопримечательности. Я, естественно, против окультуривания программы не возражал.

В результате, мы, миновав уже знакомый мне фруктовый сад, оказались на том же злополучном месте на берегу реки, где некогда так бесславно развивались мои отношения с невестой фермера. Наверное, оно было заколдованным и всех блудниц, независимо от того, местные они или заезжие, тянуло к нему, словно магнитом. Вот только "донжуаны", как я имел возможность убедиться, чувствовали себя здесь не совсем уютно.

Оставалось надеяться, что прошлые мои неприятности являются исключением, а, отнюдь, не правилом.

— Красиво здесь… — расслабленным романтическим голосом произнесла Вероника. — Не правда, ли?

Закат и вправду был чудесен. Даже — изумительный. Лучи заходящего солнца окрасили тучи в багровые тона, и зарево вселенского пожара отражалось в спокойных водах никуда не торопящейся реки.

Однако мне было не до длинных прелюдий.

— Тебя муж не хватится? — спросил с тревогой, совсем не к стати вспомнив почти осмысленное выражение на лице у заведующего фермой.

— Не думаю… — бойко, но, как мне показалось, не совсем уверенно ответила женщина. — По-моему, он уже того… Готовченко… А ты что, его боишься?

О, женщины!

Глупейшие создания…

Или, как там сказал поэт?

Нет, не помню…

— "Боюсь" — не то слово. Вернее сказать — опасаюсь. А это — разные понятия, — надоумил непутевую Веронику.

— Вообще-то, ты прав. Он меня к каждому быку колхозному ревнует. Я даже из-за этого на ферму ходить перестала…

Трудно было понять, шутит она или говорит серьезно?

— Тогда, может, вернемся?

— Ну что ты… Мне с тобой так интересно… Ты такой умный…

Ее руки обхватили меня за плечи, и наши губы слились в долгом сладком поцелуе.

Больше никакие тревоги и опасения меня не волновали…

Мы уже приводили себя в порядок, когда над оврагом, местом нашего уединения, зашуршала трава и послышались чьи-то шаги. А вскоре, мы едва успели испугаться, сверху нарисовалась довольная физиономия Федькиного шафера.

— Ну ты, мужик, и даешь… — довольно загоготал он. — Прямо кобель какой-то…

За его спиной раздался нервный повизгивающий смешок, и я убедился, что моя недавняя подруга Лара таки добилась своего.

— Уж чье бы мычало… — вяло огрызнулся я, выбираясь из оврага.

Игорь был настроен благодушно. Одной рукой он поддерживал Лару за талию, другой сжимал горлышко бутылки, распить которую собирался явно не с нами.

— Ты бы, Верка, линяла поскорей отсюда. Там твой мужик уже всем морды бить собрался…

— Стуканул кто-то? — наивно поинтересовалась женщина, чем вызвала еще один раскат хохота.

— Да тут и стучать не нужно. Ежу и тому понятно, куда вы смылись. Конспираторы… Цветочки они пошли собирать…

Чем больше развлекался Игорь, тем скверней становилось у меня на душе. Я не разделял его оптимизма, так как перспектива общения с сумасшедшим Веркиным мужем не сулила ничего приятного.

Вероника тоже сникла, сделалась непривычно тихой и сосредоточенной. Она еще раз расправила платье, тщательно повыдергивала прилипшие к нему травинки.

— Я, наверное, пойду… — потухшим голосом, ни к кому конкретно не обращаясь, сказала она и унылой походкой поплелась на звуки едва достигающей сюда веселой музыки.

Мне тоже в оставшейся компании делать было нечего и, немножко выждав, я отправился вслед за ней.

Меня еще тешила робкая надежда, что, авось, и на этот раз все образуется…

Не долго.

Очень скоро пришлось убедиться, что серьезных неприятностей не избежать.

Лишь только узкая крученая тропинка свернула в тень густого дикорастущего кустарника, передо мною возник пресловутый Петр Тимофеевич, собственной персоной, притом, в самом свирепом своем обличии.

Его дикое "мать-перемать" в момент всколыхнуло округу и, не успел я слова молвить в свое оправдание, тяжелая сучковатая дубинка смачно соприкоснулась с моим лбом.

Наверное, природа наградила меня очень прочной черепушкой. От тяжелого удара она не раскололась, уподобляясь грецкому ореху, и, хотя я на некоторое время потерял способность видеть и слышать, душа, все же, не спешила расставаться с бренным телом и улетать на преждевременное рандеву с прародителями.

Правда, осознал я это далеко не сразу.

Когда утерянные чувства начали постепенно возвращаться, я понял, что лежу на траве. Что-то больно вдавилось в щеку, и не было никаких сил повернуть голову, дабы избавиться от неприятного ощущения.

Потом вернулись звуки.

Они поначалу были очень далеки от реальных. Голова гудела, словно вибрирующий колокол. Я даже подумал, что если так поют ангелы, то голоса у них совсем не ангельские…

Дальше сработала некая настройка и сквозь заунывный звенящий фон я смог различить шуршание веток над головой и ощутить телом прикосновение легкого осеннего ветерка. Слух также уловил шаги топчущегося рядом человека, возможно, не одного.

А, когда послышались голоса, я окончательно убедился, что пребываю еще на этом свете…

— Да… Здорово ты его огрел, Тимофеич…

По тембру и характерной расстановке слов я узнал Андрея Павловича. Видеть, правда, его не мог, отяжелевшие веки мне еще не подчинялись.

— Я что… Разве ж я хотел? — всхлипывая, оправдывался зав. фермой.

— Он живой хоть?

— Дышит, вроде…

Шершавая ладонь прикоснулась к моей шее.

— Живой, да не жилец… — резюмировал председатель, и мне стало, по-настоящему, плохо.

— Хреновые твои дела, Тимофеич, — между тем, продолжал Андрей Павлович. — Убийство, конечно, тебе не пришьют, но нанесение тяжких телесных увечий со смертельным исходом… К тому же, он — журналист! А, по нынешним временам, это, ох как, отягчает. Могут даже политику припаять…