Врата в преисподнюю - Олег Бондарь

— Он живой хоть?

— Дышит, вроде…

Шершавая ладонь прикоснулась к моей шее.

— Живой, да не жилец… — резюмировал председатель, и мне стало, по-настоящему, плохо.

— Хреновые твои дела, Тимофеич, — между тем, продолжал Андрей Павлович. — Убийство, конечно, тебе не пришьют, но нанесение тяжких телесных увечий со смертельным исходом… К тому же, он — журналист! А, по нынешним временам, это, ох как, отягчает. Могут даже политику припаять…

— Какая политика, Палыч? — истерически завизжал зав. фермой. — Жену мою он… того…

— Ладно-ладно… На ка покури лучше… — чиркнула спичка, я унюхал запах табачного дыма. — Ты, Тимофеич, вот что, горячку зазря не пори. Вдруг все еще уладится?

— Как же уладится? Он сейчас копыта откинет. Может, того… в больницу его?

— Не выдержит. Дорога тряская. Помрет по дороге, тебе тогда точно — кранты!

— Что же делать? — Тимофеич плакал навзрыд.

Странно, но после первого приступа панического ужаса, я слушал диалог совершенно спокойно, как будто речь шла вовсе не обо мне. Видно, все действительно двигалось к трагическому финалу и эмоции первыми отказались мне служить.

— Знаешь, Тимофеич, — после недолгой паузы продолжил председатель. — Ты ведь работник неплохой. Жаль терять такого. Да и знаем мы друг друга, чай, не первый день. А он нам кто? Приехал, неизвестно откуда. Не сват, не брат… В общем, так, я ничего не видел, ничего не слышал. А, если его завтра в речке выловят, пусть докажут, что он не сам туда, по-пьяне, свалился…

И тут меня осенило.

Я осознал суть коварного плана председателя.

Я вспомнил, как он подстрекал меня потанцевать с Вероникой, как после шептался с заведующим фермой, и понял, что, происходящее со мной, не несчастный случай, а четко продуманное хладнокровное убийство…

Только, что толку от запоздалого прозрения?

— Андрей Павлович! Спаситель! Ввек не забуду…

Глупец!

Идиотина безмозглая!

Как он не понимает, что его просто-напросто использовали?

— Ладно, хватит ныть. Сочтемся. Смотри только, чтобы все аккуратно было…

— Сделаю, как надо, — заверил Петр Тимофеевич и по удаляющимся шагам я понял, что председатель оставил нас одних.

Некоторое время были слышны только всхлипывания зав. фермой. Затем я почувствовал, как он схватил меня за ноги и куда-то потащил.

Мое многострадальное тело тяжко заскользило по траве, отдаваясь резкой болью от каждой неровности почвы.

Приторная сладость разлилась желудком, рот наполнился густой слюной. Я застонал и могучая струя вырвалась изо рта на волю.

Избавившись от груза поглощенных за день пищи и напитков, я почувствовал себя лучше и, наконец-то, смог открыть глаза.

Было еще светло.

Растерянный, испуганный Петр Тимофеевич таращился на меня, словно на привидение.

— Ты того… Живой, что ли?

Я криво улыбнулся и снова застонал. Перед глазами все мельтешило и кружилось. Во рту воняло, как из выгребной ямы.

— Ну и рука у тебя, Тимофеич… — едва выдавил из себя, но все же несказанно обрадовался, что не разучился разговаривать.

А заведующий фермой, просто, обалдел от радости.

Он напрочь забыл о причине конфликта и был по-настоящему счастлив, от того, что я живой и разговариваю с ним.

Оно и понятно, не так то просто осознавать себя убийцей…

Я попробовал встать и, вопреки ожидаемому, у меня получилось. Земля шаталась под ногами, то и дело, норовя встать на дыбы. Но, как для готового к погребению покойника, я чувствовал себя вполне сносно. То ли удар оказался не таким уж и сильным, то ли пьяного Бог бережет.

Похоже, обошлось даже без сотрясения.

Гораздо чувствительнее оказалась моральная травма. Мало того, что после подслушанного разговора я напрочь утратил веру в людей, я еще и слишком серьезно отнесся к диагнозу, поставленному Андреем Павловичем. А потому к собственному воскрешению относился с недоверием, ожидая, что вот-вот наступит агония, и я окончательно и бесповоротно распрощаюсь с этим, не таким уж и плохим, миром…

Внушение внушением, а действительность оказалась, все же, сильнее. Я смог таки убедить себя, что мне снова удалось отделаться легким испугом. Если, конечно, не принимать во внимание громадной, болезненной на ощупь шишки на макушке.

Только, что такое какая-то шишка по сравнению с едва не растворившимися передо мною вратами вечности?

Зав. фермой суетился возле меня, словно сестра милосердия. Он успел смотаться к речке, намочил там какую-то тряпку, прилаживал ее к моей ране и все время бормотал нечто нечленораздельное и не поддающееся переводу.

Затем он взял меня под руку и, как маленького ребенка, провел к воде. Поначалу я опасался идти, вдруг у него опять что-то перемкнет? Но вскоре убедился, что на радикальные меры Петр Тимофеевич способен только в порыве неистовой ярости. А она, ярость, к счастью, уже миновала.

Искупавшись, я почувствовал себя более-менее сносно.

Голова, правда, болела, но не так сильно, как можно было ожидать. Земля все еще покачивалась под ногами, и тут в равной степени можно было винить как Петра Тимофеевича, так и выпитое накануне.

— Ты того, не серчай на меня… — увидев, что я окончательно оклемался, молвил зав. фермой. — Это я сдуру так гахнул. Как узнал, что ты с моей лярвой ушел, вообще голову потерял. Оно, конечно, ты и не виноват вовсе. Это бабы все. От них зло одно. Мужик он, что… Сам в молодости грешил… А Верка, она, вообще, ненормальная. Как увидит мужика, так и бросается. Давно бы выгнать ее надобно, да кому ж я, кроме нее, такой нужен?

Мне показалось, что он вот-вот снова заплачет.

— Ладно, Тимофеич. Все нормально. Убедил. Больше к твоей женушке на километр не подойду.

Тимофеич только крякнул. Не знаю, от досады или от недоверия? Достал из кармана обрывок газеты, насыпал щепотку самосада.

Я на него вовсе не обижался. По-человечески, мне было его очень жаль…

— Угостил бы табачком…

Зав. фермой обрадовался просьбе. Он с готовность протянул мне скрученную сигарету и тут же начал сворачивать себе новую.

Дымили молча. Крепкий самосад наждаком резал горло, но именно это мне сейчас было нужно для окончательной прочистки мозгов.

Покурив, поднялись и вместе направились к клубу, где не прекращалось беззаботное веселье.

Я понимал, что мне нельзя там показываться, более того, нужно бежать с деревни, как можно скорее и куда подальше. Только, почему-то я снова поступил вопреки здравому смыслу…

Глава шестая

Андрей Павлович держался очень хорошо.