Дон-Коррадо де Геррера - Гнедич Николай Иванович

Дней приятных нынь начало,

Паче солнечных лучей,

В Вифлееме воссияло

С множеством благих вестей.

Глас там ангельской музыки

Наполняет весь зефир,

Разумейте все языки,

Слава Богу, вам днесь мир, и т. д.

Цит. по: Тиханов 1884: 2—З[148].

Выбор в пользу литературной деятельности был сделан Гнедичем не сразу. Предположительно к летним месяцам 1801 года, предшествовавшим коронации Александра I, относится его письмо к отцу с просьбой разрешить избрать военную карьеру. «Желание вступить в военную службу превратилось в сильнейшую страсть, — пишет Гнедич. — Вы, может быть, скажете, что я не окончал наук. Но что воину нужно? Философия ли? Глубокие ли какие науки или математические познания? — Нет: дух силы и бодрости» (цит. по: Там же: 8)[149]. Далее следовала примечательная фраза, впрочем, сразу же зачеркнутая: «Признательно скажу Вам, что охота к учению мало-помалу угасает» (цит. по: Там же). Неизвестно, было ли отослано это письмо, сохранившееся в черновом наброске, но так или иначе Гнедич еще полтора года оставался студентом. 30 декабря 1802 года он, не окончив курса, уволился из университета и отправился в Петербург, где получил должность писца в Департаменте народного просвещения — место, соответствующее общественному положению бедного неродовитого дворянина, наследника бездоходного имения в 30 душ.

К моменту отъезда из Москвы, несомненно вызванного материальными соображениями, Гнедич, однако, уже вполне уверенно чувствовал себя в литературе. Он был автором стихотворного перевода трагедии Ж.-Ф. Дюсиса Jean-François Ducis; 1733—1817) «Абюфар, или Арабская семья» («Abufar, ou la Famille arabe»; опубл. 1793) и сборника «Плоды уединения», изданных в Москве в 1802 году, готовился печатать роман «Дон-Коррадо де Геррера, или Дух мщения и варварства гишпанцев» и перевод «республиканской трагедии» Фр. Шиллера Johann Christoph Friedrich von Schiller; 1759—1805) «Заговор Фиеско в Генуе» («Die Verschwörung des Fiesco zu Genua»; 1783)[150], работал над оригинальной пьесой. Он уже добился какого-то литературного признания и, скромно упоминая о «слабостях» своего пера, тем не менее в предисловии к «Дон-Корраду» смело ставил свое имя рядом с именами Вольтера, Шекспира и Шиллера. Ровесник Гнедича по годам, поэт и переводчик З.А. Буринский в письме от июня 1803 года обращался к нему с подчеркнутой почтительностью как к литературному мэтру:

Досадую на себя, что не читал еще Вашего Дон-Коррада; правда, я не виноват, ибо все усилия и старания, какие только можно, употребил для того, чтобы достать это творение, которое покажет немцам, что не у них одних писали пером Мейснера, Лессинга и Шиллера. Слава Вам и языку русскому! <...> Прошу сказать, смею ли надеяться, что Вы почтете меня Вам преданным и чистосердечным другом; почитателем же ревностным осмеливаюсь быть сам собою. Когда дар муз трогает мою чувствительность, тогда душа моя обожает благословенного их любимца. Цит. по: ИПБ 1895: 46—48.

Восторженность Буринского довольно трудно примирить с более чем сдержанным тоном позднейших историков литературы, которые говорят о раннем периоде творчества Гнедича и его первых произведениях, относящихся ко времени обучения в Московском университете, как правило, вскользь и с известными оговорками — как о сочинениях незрелых, наивных и эстетически несовершенных, ничем не предвещавших появление русской «Илиады». «Первыми опытами его в прозе и стихах, — писал М.Е. Лобанов, — были переводы некоторых трагедий с иностранных языков; и если для первых опытов выбрал он не лучшее, его извиняет неопытность молодости, извиняет и то, что на волю его в то время действовали многие уважительные причины и более всех бедность» (Лобанов 1842: 26—27)[151]. В оценке Н.М. Виленкина, главное юношеское произведение Гнедича, роман «Дон-Коррадо де Геррера», «не имеет никаких художественных достоинств и только свидетельствует о тревожном состоянии духа и несколько смешной самонадеянности молодого автора» (цит. по: Гнедич 1884/1: XIX—XX). Н.С. Тихонравов нашел в этом романе лишь «положения и действия, пугающие только своею внешностью и не имеющие никакой естественности, никакого смысла» (Тихонравов 1898: 106). Да и сам Гнедич, как видно из его пометы на рукописи «Дон-Коррадо де Геррера» (см. с. 412 наст. изд.), впоследствии весьма скептически оценивал свои литературные дебюты.

«Плоды уединения»

В студенческие годы Гнедич, по-видимому, почему-то избегал печататься в пансионских и университетских изданиях; во всяком случае, ни в «Приятном и полезном препровождении времени», ни в «Ипокрене» не появилось ни одной публикации за его именем. Первые его опыты собраны в сборнике «Плоды уединения», отпечатанном университетской типографией в 1802 году[152]. В «Плоды уединения» вошли четырнадцать разножанровых сочинений — несколько переводных и оригинальных прозаических миниатюр («Гимн добродетели», «О богатстве», «Чувства кающегося грешника», «Весеннее утро» и т. д.), два стихотворения, драма «Добрый внук», трагедия «Честолюбие и поздное раскаяние» и повесть «Мориц, или Жертва мщения». Стихотворения Гнедича совершенно беспомощны, а большая часть прозаических отрывков с полным основанием может быть названа «повторением общих мест литературы» эпохи (Егунов 1966: 313), где очевидные отголоски так называемой «кладбищенской поэзии» Э. Юнга (Edward Young; 1683— 1765) и русских вариаций юнговских мотивов (например, «Кладбища» Н.М. Карамзина), усиленные в пейзажных экспозициях оссиановским колоритом, сочетаются с риторической декламацией на назидательные темы и образчиками «чувствительных» сентенций в карамзинском стиле. Тем не менее несколько произведений, а именно драматические сочинения, «Мориц» и прозаический отрывок «Несчастная любовь», заслуживают внимания и позволяют судить о литературных ориентирах и пристрастиях молодого автора.

В университете Гнедич, по словам М.Е. Лобанова, увлекал товарищей «пламенною любовью к поэзии»:

В свободное от учения время, в праздники и каникулы, он пленял их одушевленным, сильным чтением писателей, особливо драматических, был душою их собраний и за представление на университетском театре некоторых трагических лиц осыпаем был единодушными похвалами. Лобанов 1842: 26

«Эта любовь к драматическим произведениям, к роду сильнейшему в области поэзии, более других удовлетворявшему возвышенную и пылкую его душу, — продолжает Лобанов, — была господствовавшею страстию и услаждала его в течение всей его жизни» (Там же). Театральные пристрастия Гнедича, несомненно, во многом определялись атмосферой, царившей в Московском университете в последние годы XVIII — первые годы XIX века. Интерес к театру был связан с новыми литературными веяниями — с увлечением немецкой драматургией А. фон Коцебу (August Friedrich Ferdinand von Kotzebue; 1761—1819) и Шиллера.

«Добрый внук» и «Честолюбие и поздное раскаяние» Гнедича свидетельсгвуют, что он не прошел мимо мещанской драмы Коцебу. Второе название даже прямо перекликается с заголовком известной пьесы Коцебу «Ненависть к людям и раскаяние» («Menschenhass und Reue»; опубл. 1789). Один из эпизодов «Ненависти к людям...», в котором граф Мейнау дарит деньги Старику, чтобы тот мог выручить сына с военной службы, прямо отразился в развязке «Доброго внука». При этом сам мотив продажи рекрутов мог быть почерпнут Гнедичем и из «мещанской трагедии» Шиллера «Коварство и любовь» («Kabale und Liebe»; 1784), чтение которой очевидным образом отозвалось также в «Честолюбии и поздном раскаянии» (см.: Егунов 1966: 314; Данилевский 2013: 85). Вместе с тем в «Честолюбии...» можно заметить отголоски «Ромео и Джульетты» (а по мнению Ю.М. Лотмана, и «Короля Лира»; см.: Lotman 1958—1959: 432) Шекспира, с творчеством которого Гнедич к этому времени должен был быть знаком по французским переводам-переделкам Дюсиса[153].