Некуда - Николай Лесков

– Чем? И вы смеете спрашивать, чем? Двух молодых людей только что наказали, а вы потихоньку от жены учреждаете у себя сходки и еще смеете спрашивать, чем вы виноваты.

– Да это не я, а Сергей. Я с какой же стати… Это его знакомые.

– А! а! Вот вам и отец! Головою сына выдаю, мол: извольте его вам, только меня, седого дурака, не трогайте, Прекрасно! прекрасно! Вот отец так отец!

– Да что вы пугаете? Кого наказали, и какая тут сходка?

– А о чем там говорят? – спросила Варвара Ивановна с придыханием и указывая большим пальцем руки в сторону, откуда долетали студенческие голоса.

– Об университетских порядках говорят.

– Как калоши ставить в швейцарской или что другое?

– Нет, о начальстве.

– Как его не слушаться?

– Нет, только о деньгах говорят.

– Ну да, то-то, чтоб денег не платить?

– Да.

– Это оборвыши эти рассуждают?

– Все говорят.

– А вы слушали?

– Да что же тут такого, право? Они рассуждают резонно.

Варвара Ивановна отодвинулась от мужа один шаг назад, окинула его взором неописанного презрения и, плюнув ему в самый нос, шибко выбежала из залы.

Оставив в зале совершенно потерявшегося мужа, madame Богатырева перебежала гостиную, вскочила в свой будуар и, затворив за собою дверь, щелкнула два раза ключом.

Алексей Сергеевич постоял в зале, на том самом месте, на котором давал отчет своей супруге, потом подошел к зеркалу, приподнял с подзеркального столика свечу и, внимательно осмотрев свое лицо, тщательно вытер белым платком глаза и переносицу.

Затем он потихоньку подошел к жениному будуару и взялся за ручку замка.

Дверь была заперта наглухо.

– Варвара Ивановна! – произнес, откашлянувшись, Богатырев.

Ответа не было.

– Варинька! – повторил Алексей Сергеевич.

– Что вам нужно здесь? – сердито крикнула из-за двери Варвара Ивановна.

– Я на минуточку.

– Нечего вам здесь делать.

– Да я хочу только посоветоваться, – умолял Богатырев, поспешно прикладывая ухо к створу дверей.

– Не о чем.

– Да что же делать? Я не знаю, что делать.

– Так я знаю, что нужно делать, – ответила Варвара Ивановна.

И Алексей Сергеевич слышал, как она перешла из будуара в спальню и затворила за собой другую дверь.

В это же время в передней послышался топот и гомон.

Сходка расходилась.

Последние из комнаты Сержа Богатырева ушли Розанов и Райнер. Для них еще подали закусить, и они ушли уж в третьем часу утра.

Сергей Богатырев сам запер за ними дверь и, возвратясь, лег спать.

Варвара Ивановна на другой день встала ранее обыкновенного. Она не позвала к себе ни мужа, ни сына и страшно волновалась, беспрестанно посматривая на часы. В одиннадцать часов она велела закладывать для себя карету и к двенадцати выехала из дома.

Глаза у Варвары Ивановны были сильно наплаканы, и лицо немножко подергивалось, но дышало решимостью и притом такою решимостью, какая нисходит на лицо людей, изобретших гениальный путь к своему спасению и стремящихся осуществить его во что бы то ни стало.

Карета Варвары Ивановны остановилась сначала у одного большого дома неподалеку от университета.

Варвара Ивановна вошла в круглый, строго меблированный зал и сказала свою фамилию дежурному чиновнику.

Через две минуты ее попросили в кабинет.

Варвара Ивановна начала плачевную речь, в которой призывалось великодушное вмешательство начальства, упоминалось что-то об обязанностях старших к молодости, о высоком посте лица, с которым шло объяснение, и, наконец, об общественном суде и слезах бедных матерей.

– Но что же я могу сделать, сударыня? Ваш сын, слава богу, еще даже ни в чем не замешан, – возражал ей хозяин.

– Да, это правда; но он может быть замешан; его могут увлечь.

– Удержите его.

– Я вас прошу об этом. Я вас прошу защитить его.

– Да от чего же защитить? Помилуйте, я вас уверяю, его ни в чем не подозревают.

– Это все равно: он ходит… или может ходить на сходки.

– Уговорите его, чтоб не ходил.

– Разве они слушают?

– Вы мать, – он вас скорее всех послушается.

– Ах, разве они слушают.

– Но что же я-то могу для вас сделать?

– Вы начальник.

– Да уж если матери не слушают, то как же вы надеетесь, чтобы начальника послушались.

– Запретите им собираться на сходки.

– Их давно об этом просили.

– Чту просить? Запретите просто.

– Мы не можем ходить за ними в каждый дом. Москва велика, – они везде собираются.

– Прекратить как-нибудь все эти беспорядки.

– Только об этом и заботимся; но это вовсе не так легко, как некоторые думают; нужно время, чтобы все пришло в порядок.

– О боже мой! ну, выслать их вон из города, ну, закрыть университет.

Хозяин пожал плечами и сказал:

– Сударыня, это от нас не зависит, и желательно, чтобы этого не случилось.

«Баба! я всегда говорила, что ты баба, – баба ты и есть», – подумала Варвара Ивановна, усевшись в карету и велев ехать вверх по Тверской.

В другом официальном доме объяснения Богатыревой были не удачнее первых. Здесь также успокоивали ее от всяких тревог за сына, но все-таки она опять выслушала такой же решительный отказ от всякого вмешательства, способного оградить Сержа на случай всяких его увлечений.

– Ну, наконец, арестуйте его, пока это все кончится! – воскликнула Богатырева, выведенная из всякого терпения спокойным тоном хозяина.

– Что такое? – переспросил тот, полагая, что ослышался.

– Арестуйте его, – повторила Богатырева. – Я мать, я имею право на моего сына, и если вы не хотите сделать ничего в удовлетворение моей справедливой просьбы, то я, мать, сама мать, прошу вас, арестуйте его, чтоб он только ни во что не попался.

Хозяин посмотрел на Богатыреву и нетерпеливо ответил:

– Я вам уже имел честь доложить, что у нас нет в виду ни одного обстоятельства, обвиняющего вашего сына в поступке, за который мы могли бы взять его под арест. Может быть, вы желаете обвинить его в чем-нибудь, тогда, разумеется, другое дело: мы к вашим услугам. А без всякой вины у нас людей не лишают свободы.

– Нет, я не обвиняю, но я прошу вас арестовать его, чтоб вперед чего не случилось… я прошу вас…

– Извините, сударыня: у меня много дела. Я вам сказал, что людей, которых ни в чем не обвиняют, нельзя сажать под арест. Это, наконец, запрещено законом, а я вне закона не вправе поступать. Вперед мало ли кто что может сделать: не посажать же под арест всех. Повторяю вам, это запрещено законом.

– И это запрещено законом! И это запрещено законом! – воскликнула отчаянная мать.

Начальник, взглянув еще раз на Богатыреву, удерживая улыбку, подтвердил:

– Да-с, это запрещено законом, – а затем обратился к другим просителям.

– Это запрещено законом! когда ж это было запрещено законом? Знаем мы вас, законников. Небось, своего сына ты бы так упрятал, что никто бы его и не нашел, а к чужим так ты законы подбираешь, – ворчала Варвара Ивановна, возвращаясь домой с самым растерзанным и замирающим сердцем.

Но материнский инстинкт велик и силен.

У поворота к бульварам Варвара Ивановна велела кучеру ехать назад, проехала Тверскую, потом взяла налево Софийской и, наконец, остановилась у маленького деревянного домика в одном из переулков, прилегающих к Лубянской площади.

Здесь жил частный стряпчий, заведовавший делами Богатыревых.

На счастье Варвары Ивановны, стряпчий был дома. Он выслушал ее рассказ, предложил ей воды и затем расспросил, чего ей хочется.

– Удалить его хоть из Москвы, – отвечала Богатырева.

– Так пошлите его в Рязанскую губернию.

– Да не едет. Ведь не связанного же его отправить!

Стряпчий подумал минуту и потом ответил:

– Мы это уладим.

Через полчаса богатыревская карета остановилась в одном из переулков Арбата. Из кареты сначала вышел стряпчий и вошел в дверь, над которою была табличка, гласившая: «Квартира надзирателя такого-то квартала».

Варвара Ивановна осталась в карете.

Спустя десять минут пришла и ее очередь вступить в «квартиру надзирателя квартала».

В очень хорошо и со вкусом меблированной комнате ее встретил военный господин с немецким лицом и очень страшными усами.

В его фигуре и лице было что-то весьма сложное, так сказать, немецко-вахмистровски-полицейско-гусарское. Видно было, однако, что он умен, ловок, не разборчив на средства и с известной стороны хороший знаток человеческого сердца.

Он внимательно усадил Варвару Ивановну в кресло, терпеливо выслушал ее отчаянный рассказ, соболезновал ей и, наконец, сказал, что он тоже не вправе для нее сделать многого, но, видя ее беспомощное положение, готов сделать что может.

– Бога ради! – умоляла его Варвара Ивановна.

– Будьте спокойны, сударыня.

– Я вас прошу принять от меня эту безделицу, – проговорила самым сладким голосом Варвара Ивановна, подавая надзирателю сторублевую бумажку.