Некуда - Николай Лесков

Молодой человек поклонился Розанову и, тряхнув гривкой, отошел греть у печки себе спину.

Старичок Богатырев пришел известить, что обед подан, и пригласил Розанова остаться отобедать.

«Отчего же и не остаться?» – подумал Розанов и пошел со всеми в столовую. Ему очень хотелось поговорить наедине с Лизой, но это ему не удалось.

За обедом все шли толки о квартире или держался другой общий разговор о предметах, весьма интересных.

Розанов сидел между Бахаревым и Сержем Богатыревым.

– Ты давно, Серж, вернулся с лекций? – спросила между разговором Варвара Ивановна.

– Я не был сегодня на лекциях, – отвечал юноша с прежним строгим достоинством.

– Разве нынче не было лекций?

– Нет, были, да мне было некогда.

– Чем же ты был занят? – допрашивала ласковым голосом мать.

Старик молча смотрел на сына.

– Я был у маркиза.

– Что он, болен?

– Нет-с. Дело было.

– Ох, Серж, что тебе до этих сходок? Положим, маркиз очень милый молодой человек, но что это за сборища у вас заводятся?

– Нельзя же, maman, не собраться, когда дело касается бедных товарищей.

– Полно, пожалуйста: ты меня этим тревожишь. Я не знаю, право, как на это смотрит маркиза, зачем она все это позволяет сыну. На нее самое, я думаю, во сто глаз смотрят, а она еще позволяет сыну.

Молодой Богатырев презрительно улыбнулся и сказал:

– Маркиза не такая женщина, чтобы стала растлевать натуру сына и учить его эгоизму.

– Все это вздоры вы выдумываете. О бедных студентах заботятся правительство и общество, дают в их пользу вечера, концерты, а это все ваши пустые выдумки.

Студент улыбнулся еще презрительнее и проговорил:

– Конечно, что же может быть пустее, как выдумка жить круговою порукою и стоять друг за друга.

– Друг о друге, а бог обо всех, – произнес Алексей Сергеевич и, не заметив брошенного на него женою холодного взгляда, продолжал спокойно кушать.

После обеда Бахарев отправился, по деревенской привычке, всхрапнуть; старик Богатырев, извинившись, также ушел подремать; Ольга Сергеевна с Варварой Ивановной ушли в ее будуар, а Софи села за фортепиано. Она играла, что у нас называется, «с чувством», т. е. значит играла не про господ, а про свой расход, играла, как играют девицы, которым не дано ни музыкальной руки, ни музыкального уха и игра которых отличается чувством оскорбительной дерзости перевирать великие творения, не видя ни в пасторальной симфонии Бетховена, ни в великой оратории Гайдна ничего, кроме значков, написанных на чистой бумаге.

Лиза зажгла папироску и села у окна; Розанов тотчас же поместился возле нее, а Серж Богатырев молча ходил по зале.

– Ну, и как же, Дмитрий Петрович? – начала Лиза. – Прежде всего, спокойны ли вы?

– Да, мне хорошо, Лизавета Егоровна.

– Там тоже все хорошо; вам тревожиться нечего. Теперь скажите, как называется ваше место и какие у вас виды на будущее?

– Я служу ординатором, а виды какие же? Надо служить.

– Да, надо служить. А диссертация?.. Пишете?

– Начал, – отвечал сквозь зубы доктор.

– Вот и прекрасно.

– Кузина! – произнес, остановясь перед ними, Серж Богатырев. – А ведь дело решили.

– Решили?

– Да.

– Ну и что же?

– Будет все.

– Будет! Это очень похвально. Вы знаете, Дмитрий Петрович, что затевается в университете? – спросила Лиза, обратясь к Розанову.

– Нет, – отвечал он, взглянув на Богатырева. – Я ничего особенного не слышал.

– Они все хотят идти на кладбище и отслужить там панихиду.

– По ком?.. Ах да! Это-то я слышал как-то. Что ж, действительно прекрасное дело.

– В этом есть огромный смысл, – торжественно произнес студент.

– Конечно, есть свой смысл. В стране, где не умеют ценить и помнить заслуг, никогда не мешает напоминать о них.

Студент улыбнулся.

– Нет-с, это имеет несравненно бульшее значение, чем вы думаете, – проговорил он.

– Панихида?

– По ком панихида-с? Все это от того зависит – по ком?

– Ну да, я это понимаю; только что ж – эта панихида будет по самом мирном и честном гражданине.

– А то-то и дело, что у нас этого и не дозволят.

– Ну, я думаю, вам никто мешать не станет.

– Почем знать? – пожав плечами, произнес студент. – Мы готовы на все. Другие могут поступать как хотят, а мы от своего не отступим: мы это сегодня решили. Я, маркиз и еще двое, мы пойдем и отслужим.

– Да и все пойдут.

– Как кому угодно.

– Пойдемте и мы, Лизавета Егоровна.

– Я непременно пойду, – ответила Лиза.

– Не советую, кузина.

– Да чего же вы опасаетесь за вашу кузину?

– Кто знает, что может случиться?

– Помилуйте! Я маркиза хорошо знаю. Если не ошибаюсь, вы говорите о маркизе де Бараль?

– Да.

– О, пойдемте, Лизавета Егоровна!

– Да, я непременно пойду.

– А теперь мне пора; мне еще нужно обойти свою палату.

Розанов стал прощаться. Он поклонился Варваре Ивановне и пожал руки Ольге Сергеевне, Софи, Лизе и Сержу Богатыреву.

Стариков здесь не было.

– Вы хорошо знакомы с маркизой? – спросила его Лиза.

– Да.

– Настолько, что можете познакомить с нею другое лицо?

– Да.

– Я о ней уж очень много слышу интересного.

– Хотите, я ей скажу?

– Да я уж вам говорил, кузина, – вмешался Серж, – что это и я могу сделать.

– Как, ты берешься, Серж! – заметила Богатырева.

– Отчего же не браться-с?

– Она не чванлива, – примирительно сказал доктор.

– Да, может быть; но у ней столько серьезных занятий, что я не думаю, чтоб ей доставало времени на мимолетные знакомства. Да и Лизанька ничего не найдет в ней для своих лет.

– Отчего же? – опять примирительно произнес Розанов.

– Нет, оставьте, Дмитрий Петрович, не надо, – спокойно ответила Лиза, не глядя на тетку, и Розанов ушел, давши Бахаревым слово навещать их часто.

Только что Розанов зашел за угол, как нос к носу встретился с Белоярцевым.

– Куда это вы? – спрашивает его.

– К вам, в морельницу.

– Что у вас там за дело?

– Барышню знакомую навестить.

– Какую барышню?

– Есть там, в седьмой палате, весьма приятная барышня.

– А, в седьмой! Навестите, навестите. Сзади бросишь, впереди найдешь.

– Беспременно так, – отвечал, смеясь, Белоярцев.

Они взяли извозчика и поехали вместе. Было довольно холодно, и Белоярцев высоко поднял воротник своего барашкового пальто.

– Что вы Райнера давно не видали? – спросил Розанов.

– Давно. Он, сказывал, совсем собрался было в Петербург и вдруг опять вчера остался.

– Вчера?

– Да, вчера Персиянцев видел его у маркизы.

– Доктор! доктор! – позвал женский голос.

– Вот она на помине-то легка, – произнес Белоярцев, еще глубже вдвигая в воротник свой подбородок.

Розанов встал и подошел к маркизе, которая остановила своего кучера.

– Мой милый! – начала она торопливее обыкновенного, по-французски: – заходите ко мне послезавтра, непременно. В четверг на той неделе чтоб все собрались на кладбище. Все будут, Оничка и все, все. Пусть их лопаются. Только держите это в секрете.

– Да что же здесь за секрет, маркиза?

– Гггааа! Как можно? Могут предупредить, и выйдет фиаско.

– Во второй раз слышу и никак в толк не возьму. Что ж тут такого? Ведь речей неудобных, конечно, никто не скажет.

– О, конечно! Зачем рисковать попусту; но, понимаете, ведь это протест. Ведь это, милый, протест!

– Не понимаю.

– Гггааа! Приходите, я вам многое сообщу.

– Что она вам рассказывала? – спросил Белоярцев.

– Черт знает, что это такое. Вы не слыхали ни о какой панихиде?

– Слышал.

– Ну вот в секрете держать, говорит, дело важное.

Белоярцев вместо ответа проговорил:

Черная галка,Чистая полянка,Ты же, МарусенькаЧерноброва,Врать всегда здорова.

– Что вы думаете, это неправда?

– Кто же их знает.

– Да какое ж это может иметь политическое-то значение?

– Ничего я в политике не понимаю.

– Опять увертываться.

– Чем? Надоедаете вы мне, право, господа, вашими преследованиями. Я просто, со всею откровенностью говорю, что я художник и никаких этих ни жирондистов, ни социалистов не знаю и знать не хочу. Не мое это дело. Вот барышни, – добавил он шутя, – это наше дело.

– Экая натура счастливая! – сказал Розанов, прощаясь с Белоярцевым у дверей своей палаты.

– Что, вы слышали новость-то? – спросил Розанов, зайдя по окончании визитации к Лобачевскому.

Лобачевский в своей комнате писал, лежа на полу. От беспрерывной работы он давно не мог писать сидя и уставал стоять.

– Слышал, – отвечал он, пожав плечами и бросив препарат, который держал левой рукою.

– Ну, и какого вы мнения?

– Мнения скорбного, Розанов.

– А я думаю, что это вздор.

– Вздор! Нет, покорно вас благодарю. Когда гибнет дело, так хорошо начатое, так это не вздор. По крайней мере для меня это не вздор. Я положительно уверен, что это какой-нибудь негодяй нарочно подстраивает. Помилуйте, – продолжал он, вставая, – сегодня еще перед утром зашел, как нарочно, и все три были здоровехоньки, а теперь вдруг приходит и говорит: «пуздыхалы воны».