Эгоист - Джордж Мередит

— Оставаться значило бы для меня — потерять к себе уважение. Неужели вы посоветовали бы мне такое?

— Разумеется, я не советовал бы вам терять к себе уважение, — мрачно сказал он.

Его все еще мучила мысль о де Крее, а Кларин вопрос напомнил ему о его собственном положении нахлебника, которое он собирался променять на немногим более почтенное положение писаки-поденщика.

— Почему вы бросились за мной, мистер Уитфорд, и пытаетесь меня остановить? — спросила Клара, задетая его тоном.

— Должно быть, я люблю совать свой нос, куда не следует, — ответил он. — До сих пор я этого за собой не знал.

— Нет, нет, вы мой друг! Но эта ваша постоянная ирония… Вот и о чистой совести вы говорили иронически. Да, я открылась вам и мисс Дейл. А затем — поплыла по течению. Неужели вы не понимаете, что всякое упоминание об этом обжигает, как раскаленная печь? Уилоби опутал моего отца. Он все время что-то замышляет, чтобы опутать и меня. Я бегу от его коварства. Я боюсь его. Я как-то говорила вам, что чувствую себя более виноватой, чем Уилоби, но все же не могу не винить и его. А свадебные подарки! Поздравления! И все это время пользоваться его гостеприимством!

— Конечно, здесь есть смягчающие обстоятельства, — сказал Вернон.

— Но вас они не смягчают, — робко возразила Клара.

— Послушайте, мисс Мидлтон, у вас мужской ум. Неужели здравый смысл вам не подсказывает, что, обратившись в бегство, вы потеряете уважение общества? Еще три дня, и вы будете в состоянии организованно отступить под прикрытием отца.

— Но он не желает меня слушать! Я не понимаю его: Уилоби его околдовал.

— Поручите это мне: я его заставлю вас выслушать!

— И вернуться? Ни за что! Нет, в Лондон, в Лондон! К тому же этот обед у миссис Маунтстюарт! Я ничего против нее не имею, но предпочитаю ее избегать. Она боготворит Уилоби… И потом — что я ей скажу? Я смотрю на нее с мольбой, она это видит, но мои старания скрыть боль, которую я чувствую, производят на нее комическое впечатление, и вот я — «плутовка», и она заговаривает со мной о том, что, по ее мнению, должно интересовать меня больше всего на свете. Нет, я должна избежать встречи с ней! При одной мысли о миссис Маунтстюарт я чувствую, что у меня нет выбора. Она умна. Она способна засыпать меня эпиграммами, так что на мне живого места не останется!

— Ну, уж тут вы ей не уступите!

— Ах да, она говорила, что вы находите меня остроумной. Не могу сказать, чтобы я ощущала в себе этот дар. Мы с ней именуем это вашим заблуждением. Миссис Маунтстюарт угодно считать меня красивой. Это — ее заблуждение.

— Ни то, ни другое не заблуждение: вы и красивы и остроумны, а свет еще прибавит, что у вас взбалмошный характер; вас обвинят в том, что вы не дорожите своей репутацией, и вашим друзьям придется согласиться с таким приговором. Впрочем, из этой истории вы так или иначе выпутаетесь.

— Затем лишь, чтобы впутаться в другую?

— Трудно сказать — пока мы не увидим, как вы разделаетесь с первой. Больше мне, собственно, нечего прибавить. Я люблю вашего отца. Его дидактический тон и педантство — всего лишь маска, в которую он рядится, — но вы-то уж должны бы его знать и не пугаться этой маски. Если бы вы посидели с ним часок за латынью, а затем, взяв его за руку, сказали, что не в силах с ним расстаться, — только не вздумайте плакать! — он бы тотчас отозвался. Вам бы пришлось потерпеть еще два-три дня — томительных, не спорю, — и все же, на мой взгляд, это лучше, чем такое бегство. Впрочем, я не умею уговаривать. Я не владею языком гостиных. Я могу лишь взывать к человеческому разуму.

— Что для меня весьма лестно. Терпеть не могу этот язык гостиных.

— И напрасно. Это — великий дар, и я хотел бы им обладать. Тогда, быть может, мне удалось бы не только польстить вашему самолюбию, но и убедить вас.

— Вам не кажется, мистер Уитфорд, что экспресс опаздывает?

— Он уже прошел.

— Так пойдемте же на станцию!

— Вряд ли вы захотите встретиться с миссис Маунтстюарт. Видите: к вокзалу подъехал экипаж — это ее карета.

Клара выглянула в окно и сказала упавшим голосом:

— Придется рискнуть!

— В таком случае, мисс Мидлтон, нам лучше расстаться здесь.

Она подала ему руку.

— Но зачем сюда приехала миссис Маунтстюарт?

— Должно быть, встречает кого-нибудь из гостей, прибывающих к ней на обед. Вашему отцу посулили профессора Круклина; возможно, это он и едет из Лондона.

— Вернуться в Большой дом?! — воскликнула Клара, — Невозможно! У меня больше нет никаких сил. Добро бы, у меня была хоть какая-то поддержка! Или если бы я чувствовала, что иду наперекор собственной совести, сознавала бы за собой какую-нибудь вину… быть может, я выдержала бы… Но я запуталась в паутине. Что бы я ни сделала, я окажусь виновата. Вот только мысль, что я гублю Кросджея, не щажу отца… Прощайте, мистер Уитфорд! Я не забуду вашей доброты, но вернуться не могу.

Вернон сделал еще одну попытку поколебать Кларину решимость:

— А может, все-таки вернетесь?

— Нет!

— Если миссис Маунтстюарт вас заметит, вам придется вернуться. Я постараюсь ее увезти. Если же вы попадетесь ей на глаза, придумайте наспех какую-нибудь историю и попроситесь к ней в карету. Это я вам говорю категорически. Тут уж не может быть двух мнений.

— Не нахожу, — сказала Клара.

Вернон поспешно поклонился ей и вышел. После столь своеобразного заявления, что она была бы способна почерпнуть силы в тайном сознании своей вины, он уже не знал, которое из двух зол считать за меньшее — ее побег из Большого дома или пребывание в нем? А когда она с таким искренним недоумением старалась разгадать мотивы, побудившие его отправиться за ней вдогонку, — а мотивы эти не были ясны и ему самому, — он со стыдом вспомнил свои подозрения. Впрочем, — и это была единственная утешительная мысль, — ему, быть может, удалось спасти ее от насморка. К тому же он держал себя, как человек чести, и не извлек ни малейшей личной выгоды из ситуации, в которой очутился, — ах, он и сам поражался собственной холодности! Но такова уж роль человека строгих правил, и, если он не хочет показаться самому себе смешным, ему лучше не задумываться ни о чем, покуда не упадет занавес.

Глава двадцать восьмая

Заняв наблюдательный пост у окна, Клара смотрела, как Вернон переходит улицу и направляется к экипажу миссис Маунтстюарт-Дженкинсон; он, казалось, существовал лишь в двух измерениях — так сжал он плечи, так высоко поднял ворот пальто. От всей его фигуры так и веяло «бедным Томом»{43}. Глядя на него, Кларе самой стало холодно, и она поежилась.

Затем она увидела, как он прошел в здание вокзала. Зазвонил станционный колокол. Неужели это ее поезд? Он одобряет ее отъезд, иначе зачем бы он — в противовес всем своим словам — стал ей помогать? Впрочем, сегодня он казался сотканным из противоречий — совсем как женщина в представлении мужчин! Подошел поезд. Клара вздрогнула: никто ей не подал сигнала, — неужели Вернон ее обманул?

Но вот он снова вышел, сел в карету, и — завертелись колеса! В ту же минуту мимо нее промчалась коляска Флитча, в которой сидел полковник де Крей.

Вернон его заметил — это вне сомнения!

Да, но что принесло сюда полковника?

Кларе не в чем было себя упрекнуть: ни взглядом, ни намеком она не дала понять полковнику де Крею о своих намерениях. Однако мысль, что должен был подумать Вернон, увидев его, так ее угнетала, что она невольно чувствовала себя виноватой. Меж тем полковник де Крей был последний человек — за исключением Уилоби, — которого бы ей хотелось сейчас видеть.

Она уже боялась услышать станционный колокол, который должен был возвестить, что Вернон ее не обманул и она не опоздала на поезд, а главное, что она больше уже не в его руках, что она уже попала в другие руки.

Нервно покусывая перчатки, она окинула взглядом все эти взирающие на нее со стен фамильные портреты, похожие друг на друга как две капли воды, затем перевела глаза на пустой стакан и, подойдя к столу, потрогала и самый стакан, и торчавшую из него нелепую ложку.

Куда только не заведет нас тоскующий дух под впечатлением минутного отчаяния!

Вернон спросил ее, одна ли она. И вот теперь, уставившись на пустой стакан, Клара вспомнила и его странный вопрос, и тон, каким он был задан. Она не могла уловить связи между стаканом, из которого они оба пили обжигающую жндкость, и этим вопросом и только еще раз повторила: «Ах, он, наверное, заметил полковника де Крея!» Пустой стакан представлялся ей немым свидетелем чего-то такого, что она сама затруднилась бы определить. Ведь Вернон не принадлежал к разряду любезных кавалеров, которые вводят в самые обыденные поступки оттенок галантности. У всякой девушки имеются в душе тайники, куда и ей самой — каким бы живым умом она ни обладала — не дано проникнуть: от одних ключ утерян, к другим он еще не подобран, третьи охраняются призрачной стражей изнутри. Итак, Клара не могла бы сказать, о чем, собственно, свидетельствует пустой стакан. А если мы с вами случайно знаем больше, чем она, то мы не вправе навязывать кому-либо свои догадки. Самый запах, исходивший от стакана, был ей отвратителен, в нем было что-то постыдное. В каком-то необъяснимом порыве она чуть было не схватила ложку — на память? Да нет же, в предостережение внукам. «Взгляните, дети, на эту ложку, — сказала бы она им, — вы, наверное, погнушались бы размешивать ею чай в своей чашке; между тем в некоторую пору моей жизни, она была мне дороже золота и серебра, потому что благодаря ей я поняла…» — и так далее и так далее… мораль ее наставления была так же туманна, как мысль, его породившая. Впрочем, Клара уже знала, что ей делать.