Погоня за ветром - Олег Игоревич Яковлев

хлебные места ставит. Рази при старых князьях тако было? Прадед-от мой у самого Мономаха в первом ряду сиживал, а я ныне?! Подумать, тысяцкий в Перемышле жалком, на пограничье?! Того ли достоин? И иные бояре недовольны. Крут князь Лев, да в сравненья с Мономахом — муравей он жалкий, суслик! Тот такие дела проворил... А, что баить? Ты, Низинич, мя не слухай! То я с горя безделицу несу! Худая у мя служба. Вот мыслю, как пойдём на Литву, добычу немалую тамо обретём. У литвинов много сёл богатых.

Со скрытым отвращением смотрел Варлаам на красное от мёда, оплывшее жиром лицо Мирослава, обрамлённое густой чёрной бородой.

«Надо же, отъел харю на княжой службе, ходит во злате, а всё туда же! Вон как тогда, в Польше, на бранном поле серебро с трупов снимал! Таким, как он, всегда всего мало! Жадны до чужого добра, мелочны!»

— А что, Низинич, покуда татары не подошли, нощью давай с тобою за реку рванём! Тамо сёла литвинские, а в них добра разноличного — и скота, и коней великое число! Знаешь, сколько гривен серебра выручить мочно! — Жарким шёпотком, размахивая руками, убеждал его Мирослав.

Пот тёк ручьём из-под его меховой шапки, он то и дело вытирал шёлковым платом мокрое чело.

— Нет, Мирослав! Так не годится! — коротко отрезал Варлаам, недовольно насупившись.

— Коли не мы, дак другие тако содеют.

— Не уговаривай, не пойду. Не грабитель я!

— Ну и дурак! — зло бросил Мирослав. Уста его презрительно скривились. — Что ж, сиди тут тогда, жди милости княжой! А еже... Еже донесёшь Льву о толковне нашей... Помни, лихо те будет!

— Угрожать вздумал, боярин! — усмехнулся Варлаам. — Вот что тебе скажу: ступал бы отсюда. Не поймём мы друг дружку.

— Пожалеешь, Низинич! — прошипел Мирослав, резко вскакивая с кошм. — Голодранец!

— Замолчи! — теперь уже распалился Варлаам. — Нашёл чем попрекать!

— А думаешь, не помню я, за какие заслуги боярство те дали? Как тогда, во Владимире, Войшелга...

— Иди, христа ради, боярин. В другой раз в самом деле князю пожалуюсь. Речей я твоих слышать больше не хочу. А прошлое нечего вспоминать...

Варлаам отвернулся. Мирослав, задыхаясь от гнева, звеня боднями, с яростью отдёрнул полог шатра и убрался восвояси.

«Вот, нажил себе ворога», — с тревогой подумал Низинич.

...Вскоре подошли смоленские и брянские дружины, за ними вослед явились татары, все в остроконечных шлемах, в наборных персидских и арабских кольчугах. На совете решили немедля перейти Неман и вторгнуться в литовские пределы. Выступили ночью, реку переходили вброд, при свете луны и факелов. Было немного жутковато смотреть на волнующуюся под копытами коней воду; скакуны недовольно всхрапывали, понукаемые нетерпеливыми всадниками.

На рассвете, когда рати шли через густой еловый лес, вдруг запели в воздухе стрелы. Прямо с деревьев на русских ратников набросились бородатые люди в мохнатых шкурах, с дротиками и копьями наперевес. Закипела схватка.

На Варлаама обрушился какой-то косматый литвин, весь обросший волосами, словно лесовик. С хрипением, выкрикивая ругательства, могучими дланями он стянул Низинича с седла. Повалившись в заросли кустарника, они вцепились друг в друга. Литвин одолевал, душил Варлаама, Низинич старался освободиться, отбивался ногами. Наконец ему удалось вырваться из смертельных железных объятий противника и вскочить на ноги. Литвин схватился за рогатину, Варлаам — за саблю.

Удар обитой металлом рогатины пришёлся Варлааму в шею. Он всё же сумел увернуться, железо скользнуло, разодрав до крови кожу, и лязгнуло по кольчужной бармице. Повторный удар страшной рогатины Низинич отразил саблей. Затем он в мгновение ока метнулся вправо и, совершив резкий выпад, со свистом обрушил клинок на голову врага. Литвин с диким криком рухнул, как сноп, в заросли. Варлаам бросился было к дороге, но наперерез ему выбежали ещё двое в шкурах, с перетянутыми железными обручами волосами. Шум битвы слышался где-то впереди. Понимая, что с двумя сразу ему не справиться, Варлаам стал отступать в чащу. Тщетно отыскивал он взглядом своего коня. Литвины со злобными возгласами преследовали его.

Выручил Варлаама какой-то русский ратник в блестящем доспехе, в шеломе с наносником. Верхом на коне налетел он на противников, одного зарубил, второго обратил в бегство.

— Эй, Варлаам! — Низинич с изумлением узнал во всаднике Тихона. — Садись вборзе ко мне! Наперёд поскачем!

Вложив саблю в ножны, Варлаам сел на коня сзади товарища и ухватился за него руками. Мощный скакун Тихона вынес их из чащи на опушку, где русские и татарские рати вели бой с конницей Трайдена. Калёная стрела с провизгом скользом ударила Варлаама по шелому. В ушах неприятно зазвенело.

С трудом отыскав своих, Варлаам сел на запасного коня и вслед за Тихоном поспешил к месту брани. Литвины отступали, поворачивая в сторону окаймляющих поле холмов. Татары погнались за ними, но, осыпав градом стрел, вскоре воротились к занявшим равнину русским полкам.

— Как же ты меня нашёл? — спрашивал после Варлаам Тихона.

— Случай, друже. Увидал тя, когда за теми двумя погнался.

— Жизнью я тебе обязан, Тихон. Погиб, если бы не ты.

— Дак и ты ж мя тогда из йоруба вытащил. Так что квиты мы.

— У тебя, смотрю я, кольчужка добрая. Не хуже, чем у боярина. И шлем тоже хорош.

— Дак всё она, Матрёнушка! Собирала мя в путь-дорожку, брони у лучших мастеров володимирских заказывала.

— Любит она тебя, парень. Меня бы так кто. — Низинич вздохнул.

— Да полно те, право слово. И тя полюбят тож. Вон экий ты молодец, Варлаам! — Тихон дружески хлопнул товарища по плечу.

В веже у Низинича они сидели почти всю ночь до утра. Вспоминали прошлое, Падую, Матрёну, службу в Перемышле.

— Ты, стало быть, всё в Бужске? И мунгалка сия?

— А куда я её дену? Братом меня считает.

— Токмо братом? — ухмыльнулся Тихон.

— Брось, друг! — Варлаам недовольно поморщился. — Ни о чём таком не думал никогда. Сам, наверное, знаешь. А не знаешь, так догадываешься, кто мне мил.

— Да нет, право слово, откуда мне ведать? — Тихон сделал удивлённые глаза и передёрнул плечами.

— Не догадываешься, и хорошо. Что об этом говорить.

...Рано утром Варлаама позвали на совет ко Льву.

Едва Низинич переступил порог походной княжеской вежи, как его оглушили истошные крики и матерная ругань.

Князь Глеб Ростиславич Смоленский, маленького роста, живой и подвижный, в блестящих булатных доспехах, сновал перед