Аут. Роман воспитания - Игорь Зотов

Я обнимал ее и не мог наобниматься, я целовал ее и не мог нацеловаться: ее грудь, ее попку, ее теплые губы, ее киску – нежную, розовую, ее ладони, ее спину, каждый сантиметр ее черного, жгучего, пахнущего солнцем и кокосовым маслом тела.

Спустя час мы спустились в бар. Гостиница была почти пустой – только семейная португальская пара, каким-то образом добравшаяся сюда из столицы, и мужчина индийской наружности, коммерсант, судя по всему. Да и городок выглядел пустоватым, хотя война его не коснулась. И то: попасть сюда было делом затруднительным. От столицы – две с половиной сотни километров, но не доехать – стреляют. Можно ехать с севера, из Мукумбуры, но дорога в два раза длиннее и в десять раз хуже, не уложиться и в двое суток, чтобы попасть в это райское местечко.

Мбота сказал свое слово. Когда я вернулся на базу и доложил Даламе о двух советских «уазиках», остановленных моими бойцами, и о том, что я, как и полагалось, отпустил задержанных, командующий принял это известие спокойно – после бесполезного пленения советских геологов пленение советских метеорологов выглядело еще бесполезнее. Потом я доложил о потерях, и это все решило.

– И что в итоге?! – воскликнул Мбота, завершая свой монотонный, как заговор колдуна-мканки, спич на заседании штаба. – То, что команданте Бен за время своего патрулирования не добился никаких результатов. Больше того, его отряд потерял двадцать одного бойца убитыми, четырнадцать ранеными и восемь пленными! В активе – два автомобиля, три десятка стволов и тринадцать уничтоженных солдат режима…

– Полковник Мбота прав, – согласился Далама. – Я думаю, что команданте Бен лучше проявит себя в других, не в полевых условиях… Я подумаю, я буду думать.

Все удовлетворенно кивнули.

Это было справедливо. Почти четверть своего отряда я потерял всего за одну ночь, как раз после встречи с советскими метеорологами. Как я понял позже – это не было случайностью.

Отпустив метеорологов, мы погрузились в другой «уазик» и поехали прямиком через саванну – в получасе езды к океану стояла деревенька, в которой мы решили заночевать. Остальные бойцы, в операции на дороге участия не принимавшие, эту деревеньку – хижин в тридцать – уже заняли. Жители отнеслись к нам вроде бы спокойно, без радушия, конечно, но вполне сносно, тем более что с собой бойцы принесли пару импал, подстреленных по дороге. Но я чуял: что-то не так. Обычно крестьяне относились к нам с гораздо большей опаской – прятались, старались не попадаться на глаза, даже вездесущие дети куда-то девались. А тут – женщины преспокойно продолжали ковыряться на своих шамбах – так назывались чахлые угодья, а мужчины безропотно отдавали все, что мы просили (вообще-то крестьяне прятали свои припасы, чуть завидев партизан).

Ночь спустилась стремительно. Вот к чему я никак не мог привыкнуть после долгой жизни в северных широтах с долгими сумерками – к падению ночи. Я распорядился Роберту выставить посты вокруг деревни и ушел спать в пустующую хижину, ветхую, с проплешинами в тростниковых стенах.

Намазался противомоскитным кремом, хлебнул виски – пару изрядных глотков – и тут же уснул. Проснулся от оглушительных выстрелов и запаха гари. Я подполз к циновке, служащей дверью, и высунулся на улицу. Горели хижины в противоположном конце деревни, оттуда же раздавалась беспорядочная пальба.

Но видно никого не было – ни жителей, ни бойцов. «Уазик» стоял на прежнем месте, неподалеку от моей хижины. Я подполз к нему и нащупал ключи. Почувствовал движение на заднем сидении. Вздрогнул, обернулся – на меня таращились белки.

– Сеньор команданте! Это я, Лигорио…

– Дьявол! Что ты тут делаешь?

– Жду, – без затей сообщил он.

– Где Роберту?

– Там, он там, – Лигорио показал рукой в самое пекло.

Ну да, где ж ему еще быть, этому мачо.

– А ты что? – спрашиваю.

– Мне велено охранять сеньора команданте. И машину.

– А жители где?

– Ушли. В буш ушли, сразу ушли, как стали стрелять.

– Ясно.

Я растерялся. Не испугался, а именно растерялся. Потому что ночь. Стреляли, казалось, отовсюду, со всех сторон стучали автоматы и ухали гранатометы. По кому? По каким целям? Бог весть.

Я завел двигатель, включил заднюю передачу. Мотор сразу заглох. Я вообще-то водила неважный. Так, в Нью-Йорке только, когда мы с Лизбет и ее подругами ездили в Нью-Джерси на пикник, она мне давала изредка порулить по проселку.

И такое очень бывает – этот полубезумный юнец тоже родился в Ростове. Случайно и, так сказать – заездом, но факт – он мой земляк. Мне это показалось любопытным совпадением, я даже был готов искренне перебороть свою к нему неприязнь. Я смотрел на него, пока он разглагольствовал. Вполне в моем вкусе: худенький, с почти изможденным лицом, аристократичная аккуратная попка, нервные пальцы… Но и какое-то едва уловимое уродство, юродство даже (вот ведь одна буква – а сколько смыслов!). Но чем неуловимее оно, тем отвратительнее, вот что я вам скажу. Не люблю сумасшедших, до рвоты не переношу безумия. Потому что нет ничего менее эстетичного, чем безумие.

Но ведь и сама встреча с ним в этот мерзкий ноябрьский день была безумной по совпадениям. Ну Ростов – ладно, мало ли кто имел несчастье родиться в Ростове. В конце концов гораздо большим несчастьем было бы в Ростове помереть… Но вот:

– А вы, Вениамин, и в Африке тоже воевали? Да?

– Да, воевал, – сухо ответил я.

– Да я читал, я читал ваше интервью. Вы ведь хотели книгу написать. Написали уже?

– Нет еще. Пишу.

– Мой староста, ну, в Копенгагене, который нас… в общем, обслуживает… он тоже в Африке был. Георг Даниэльсен, может, слыхали?

– Нет, не слыхал, Африка большая.

– Он в плену был. У бандитов. Вместе со своей женой, с Ингрид. Он льва ел! Печень льва, представляете? Их лагерь разбомбили, но они остались живы…

– И слава богу! – я всячески давал ему понять, что он мне надоел.

Еще раз завел – еще раз заглох. Жарко свистнуло рядом с ухом и стукнуло сзади.

– Ой!

Это Лигорио.

– Что такое?

– Пуля, сеньор команданте, пуля! По нам стреляли! Разбили стекло.

Это меня встряхнуло. Я опять завел мотор, «уазик» ломанулся назад сквозь заросли и остановился. Я включил переднюю скорость и опять врубился в буш. Остановился. Ключи оставил в замке, велел Лигорио сидеть, взял автомат и вылез из машины.

Как-то, еще в эпоху моего «завоевания» Москвы, когда я приехал в столицу из Ростова с десятком кое-как, вкривь и вкось перепечатанных на убогой машинке рассказов «из провинциальной жизни», которые принялся носить по редакциям советских журналов, в метро я наблюдал странную сценку. Было что-то около полуночи, я спустился на станцию (кажется, «Ботанический сад»). Пустой зал, только пара поздних пассажиров вдалеке. Следом за мной зашла туда компания глухонемых, мужчин и женщин, отчаянно жестикулирующих. Я остановился на платформе, ожидая поезда в центр, они напротив – ждали обратного.

Я бы не обратил на них внимания, если бы не странные звуки. Оборотившись, я увидел – они дерутся! Натурально дерутся, как нормальные люди, машут кулаками, ногами, вцепляются друг другу в волосы, – причем и женщины тоже! И все это – абсолютно беззвучно: шлеп по морде! Еще раз – шлеп! Разбегутся, пальцами помашут и снова: шлеп, шлеп!

Бог ты мой, какое же это удовольствие – наблюдать жестоко дерущихся людей в «чистом виде»! Не базлая, без музыки, без рева боксолюбивых зрителей! Какой-то изначальный, безобразный и бессмысленный хаос. Шлеп! – отхаркивается выбитый зуб вместе с кровавым сгустком! Шлеп! – сочатся кровавые сопли!

Но мой поезд – и зрелище осталось сзади.

Парадоксальным образом я вспомнил эти глухонемые шлепки, когда полз с автоматом к пылающей деревне. По сути – та же чистота жанра, только вместо шлепков оглушительная стрельба.

Ночь. Хаос. Ужас.

Нет, меня никто не разжаловал. Да и как меня, добровольца освободительного движения, можно было разжаловать? Того, кто сам, по собственной инициативе, прилетел на неведомый континент, в чужую страну воевать за правое дело!

Просто сменилось амплуа – я стал советником Даламы по «советским вопросам». И именно в момент моего превращения я вспомнил ночной разговор с Каспаром и его замечательную придумку.

Утром чем свет я отправился к палатке Даламы. Он сидел в одиночестве и пил чай с лимоном!

– О, как это по-русски, Саша! – веселым полушепотом воскликнул я.

– Да. Это единственное, что я полюбил у вас, – отвечал он и предложил чаю.

Я сел напротив, помешивая сахар в большом коктейльном стакане с густым черным чаем. Далама пил не тот, не изысканный darjeling, что привозили из ЮАР, он пил этот странный, с густым вяжущим вкусом и черный как смоль местный.

– Президент ведь часто летает, Алешандре?

– Что ты имеешь в виду?

– То, что он летает почти над нами.

– И ты туда же! Ты тоже хочешь сбить его самолет. Мне предлагают это чуть не каждую неделю. Только вряд ли получится. Во-первых, как ты узнаешь, кто именно летит. А если это рейсовый борт из того же Йоханнесбурга? А во-вторых, кто и как будет его сбивать? Даже если мы найдем специалистов, как долго мы будем держать их на маршруте? И как мы узнаем сам маршрут?