Аут. Роман воспитания - Игорь Зотов

– Что, совсем одни?

– Одни, команданте! – глазки у Лигорио светились, в белках нещадно отражалось полуденное солнце.

Впрочем, было не слишком жарко: середина октября – еще не лето.

Советских мы не трогали. Но тут ситуация была несколько необычной – мы уже пять дней слонялись вдоль дороги впустую, за эти дни там проходили только колонны под охраной неплохо обученных правительственных подразделений. Пару раз мы их обстреляли издалека, но получили в ответ такой шквал огня, что едва унесли ноги. Тем более что в небо, словно ниоткуда, выпархивали «черные акулы», от них скрыться было почти невозможно не то что в саванне, но и в редком буше. А тут сразу две беззащитные машины шли к нам в руки.

Нужно было срочно что-то решать.

Я встал, натянул недозашитую крутку, поднял автомат и подозвал своего заместителя Роберту.

– Ляжете у обочины, по шестеро с каждой стороны. Остальные – в кустах. Бить только по колесам, по задним – не дай бог вам попасть в людей, или в бак, или в двигатель. Когда остановятся, не подходить. Ты прикажешь им выйти из машин и бросить оружие. Как сделают, позовешь меня. Понял? Повтори.

Тот повторил – не ошибся ни разу.

Все прошло на удивление гладко и быстро. Даже легче, чем я ожидал: стоило пробить заднее колесо первого «уазика», как остановились обе машины. Роберту крикнул из кустов, что они окружены, чтобы выходили и бросали оружие. Они вышли и бросили. И сразу стало понятно – почему они оказались такими сговорчивыми: из второй машины вылез человек с ребенком на руках – с девочкой лет трех-четырех. Две русые косички с голубыми бантами свисали с отцовских рук.

Советские выстроились – их было шестеро – и ждали нас, физиономии почти у всех испуганные, а шофер, худенький мальчишка, кажется, и вовсе обоссался: на штанах в паху подозрительно темнело пятно.

Я как чертик из табакерки выскочил из кустов и предстал перед соотечественниками. Роберту держался чуть сзади. Тот, что с ребенком, здоровенный детина с неприятным взглядом, нисколько, впрочем, не испуганным, а как бы сканирующим, стоял спокойно, девочку спустил на землю и держал за плечо. Она вот-вот готова была расплакаться – взгляд затравленный, ротик приоткрыт… Отец ее по всему был у них за главного, хотя бы и потому, что с ребенком. И я обратился к нему:

– Speak English[12]?

– Yes[13].

– Ок. Вы не волнуйтесь, мы вам ничего не сделаем… Хотя вы этого и заслуживаете, как пособники режима, как наемники… Но мы не воюем с детьми! – я говорил как можно пафоснее, даже руками жестикулировал, что мне в общем-то не свойственно.

Интересно, за кого он меня тогда принял, этот советский? Он ведь не мог не обратить внимания на мой, скажем так, причудливый инглиш, который я пытался видоизменить, придав пафоса. Я надеялся, что за бура.

– Вынужден вас разочаровать, – сказал он на очень хорошем, я бы сказал, на оксфордском английском, – но мы совсем не наемники и не пособники режима. Мы помогаем этой стране, ее народу пережить трудные времена. Я – руководитель группы, мы преподаем метеорологию в специальной школе. Мы ездили на выходные в Ньока-Прайя, на пляж, там очень красиво, очень красивая у вас страна (ведь так и сказал – «у вас»!).

– Если вы не наемники, зачем вам оружие? – спросил я, дулом «калаша» указывая на валяющиеся у меня под ногами автоматы.

– Война! – коротко ответил он и улыбнулся.

– Папа, папочка! О чем он говорит? Он хочет нас убить? – крикнула девочка.

– Что ты, Оленька, господин майор (вот ведь и звание присвоил!) просто спрашивает, откуда мы и куда едем. Он сейчас нас отпустит, и мы поедем к маме. Успокойся.

– Если вы сами говорите, что война, то с вашей стороны было очень легкомысленно ехать с ребенком… – сказал я. – Можно я взгляну на ваши документы?

– Документы просит, – сказал он спутникам.

Те стали шарить по карманам, а долговязый парень в очках и вовсе полез обратно в машину.

– Эй (я чуть не обратился к нему по-русски, вот бы был прокол!), назад, назад!

– Вылезай, Сергеев, пристрелят, – скомандовал отец.

Документами были так называемые Идентификационные карточки, которые режим выдавал иностранцам. В них значилось, что четверо из наших пленников – преподаватели, а двое работают в Экономическом представительстве СССР, без указания профессий. Эти двое были шоферами.

Я внимательно просматривал каждую карточку, прямо как заправский сержант из полицейских фильмов, и передавал их Роберту.

Всех фамилий, разумеется, я не запомнил, но отца – конечно же: Sipov. Egor I. Sipov, professor. Data de nasci-mento: 06.11.1954. Local de nascimento: Leningrado. Nacionalidade: russo[14].

– Fine[15], – я приказал вернуть документы.

И тут девочка разревелась – заорала так, что я вздрогнул, закричала: «Папа, папочка, они нас убьют, они нас убьют!!!»

Сипов гладил ее по светлой головке, а остальные страдальчески молчали, только у худенького шофера ширилось пятно на штанах.

– Успокойте ее, скажите, что мы не собираемся никого убивать! – произнес я как мог спокойно.

– Не плачь, Оленька, не плачь, мы сейчас поедем, сейчас поедем к маме… – приговаривал Сипов, глядя, впрочем, на меня.

Не нравился мне его взгляд. Похожим образом глядел на меня пять лет назад следователь на Лубянке, перелистывая мое дело. Что-то неуловимо хитиновое было и в том кэгэбисте, и в этом Сипове. Именно хитиновое.

– Что же вы, с ребенком поехали! – укоризненно качал я головой. – Могли бы конвоя дождаться. Ведь конвой – два раза в неделю ходит. Или вертолетом…

– Да вот не дождались, – ответил он. – На работу спешили, думали – пронесет…

– А не пронесло, не пронесло… It's not passed, not passed… He знаю даже, что с вами теперь делать, – я морщился, девочка не переставая орала уже бессвязно. Хотелось ее придушить.

– Роберту, – скомандовал я. – Обыщите машину. Деньги, документы, провизию и оружие – все забрать.

– Слушаюсь, команданте! – отчеканил Роберту.

Он вообще смешной, этот Роберту, этакий негритянский мачо, всегда подтянутый, даже штаны, бесформенные камуфляжные штаны его были ловко заужены (это я как профессиональный портной говорю) и аппетитно обтягивали его аккуратную задницу.

– А вы, сеньор Сипов, распорядитесь, чтобы поменяли колесо на машине. Одну машину мы у вас заберем, поедете на другой. Поместитесь?

– Разумеется, майор.

Девочка стала успокаиваться, всхлипывала, утираясь панамкой – трогательной такой панамкой, из тех, без которых советские мамаши не выпускали своих чад на солнце.

На обочине тем временем выросла куча барахла – пара бутылок виски, пакет с виноградом, несколько пачек печенья, ящик пива, ящик coca-cola, связка бананов. Я бегло просматривал бумаги, которые извлекли мои бойцы из сумок советских – ничего интересного: учебные планы, газеты (в основном «Советский спорт» и «Комсомолка»), два детектива, стишки Агнии Барто, записная книжка… Наконец, взял стопку бумаги – полторы сотни почти слепых ксероксов, извлеченных из сумки Сипова. Заголовок там стоял несколько странный «Социально-политическое положение Южно-Африканской Республики. 1980–1985 годы. Перевод с английского». Полистал, почти на каждой странице заметил отчеркнутые карандашом абзацы.

– Что это? Зачем? – спросил Сипова.

– А… Это… – вяло махнул он рукой. – Вы вряд ли поймете… Советские граждане, где бы они ни работали, всегда должны быть в курсе того, что их окружает. Мы раз в неделю проводим так называемую «политинформацию», лекцию для своих сотрудников. Рассказываем, что происходит в мире. По очереди. Вам не понять, – повторил Сипов.

– Попробую разобраться, – сказал я важно и положил бумаги в общую кучу.

Потом поднял пачку печенья, отодрал пару банок coca-cola из коробки, протянул девочке:

– Бери! Дорога длинная. Как ее зовут? – прикинулся.

– Оля.

– Как-как?

– О-л-я.

– Возьми, Олья!

Мария! Маша! Машенька! Я повернулся на другой бок и в полумраке увидел полоску света, пробивавшуюся из ванной комнаты. Она здесь, здесь!

Зажмурился, чтобы полнее ощутить сладкую истому в каждой клеточке тела. Сейчас мы спустимся на завтрак, а потом пойдем «рука об руку» к лагуне. Возьмем лодку. Вчера я заприметил на берегу маленькую – два человека только и поместятся. И поплывем мы по залитой солнцем воде к океану. Я уже мечтал об этом в своем полусне, и вдруг внезапный кошмар, – будто Мария ушла, уехала, пока я лежу и смотрю свои розовые, как перья фламинго, грезы, – пробудил меня.

Нет, не ушла, она здесь, она стоит под струйками душа, и вода стекает по ее бархатной, как ночь, коже.

Она вышла, я наблюдал за ней, прикрыв глаза, не выдавая того, что проснулся. Полотенце обвязано вокруг груди и бедер, чуть топорщилось на месте ее чудной негритянской попки.

Подошла к столику, надела лежавшие на нем колечки и кулон – золотое солнце с восемью лучами. Посмотрела в мою сторону, улыбнулась, улыбнулась, радость моя! И я раскрыл глаза и протянул к ней руки. Она шагнула ко мне, хрипловатое «Bom dia, глеи amor!», и полотенце упало с ее груди.