Да помолчи уже, наконец. О чем мы говорим, когда говорим о любви - Реймонд Карвер

порыбачили, сняли палатки, свернули спальники, собрали пожитки и двинулись обратно. Доехали до первого телефона. Звонил как раз Стюарт. Остальные стояли вокруг на солнцепеке и слушали. Он продиктовал шерифу их имена. Скрывать им было нечего. Им не было стыдно. Они сказали, что да, подождут, пока кто-нибудь не подъедет уточнить, где было дело, и снять показания.

Я спала, когда он вернулся домой. Но проснулась, услышав, что он на кухне. Когда я вышла, он стоял с банкой пива, привалившись к холодильнику. Обхватил меня своими тяжелыми ручищами и потер мне спину огромными ладонями. В постели он снова положил на меня ладони, а потом замер, как будто думал совсем о другом. Я повернулась и раздвинула ноги. После, я думаю, он не спал.

В то утро он встал, когда я еще была в постели. Хотел, наверно, посмотреть, нет ли чего в газетах.

Телефон начал трезвонить сразу после восьми.

– Катись к черту! – услышала я его крик.

Телефон тут же зазвонил опять.

– Мне нечего добавить к тому, что я уже рассказал шерифу!

Он хрястнул трубкой о рычаг.

– Что происходит? – спросила я.

Тут-то он мне и рассказал то, что я сейчас пересказала вам.

Я заметаю осколки тарелок и выхожу во двор. Он уже лежит навзничь на траве, газета и банка пива под рукой.

– Стюарт, мы не могли бы проехаться? – говорю я.

Он переворачивается и смотрит на меня.

– Возьмем пива, – говорит он. Встает; проходя мимо, трогает меня за ляжку. – Подожди минутку, – говорит он.

Молча мы едем по городу. Он притормаживает у придорожного магазинчика взять пива. Сразу у входа замечаю огромную кипу газет. На верхней ступеньке крыльца толстуха в цветастом платье протягивает маленькой девочке лакричный леденец. Позже, переехав Эмерсоновский ручей, мы поворачиваем к стоянкам для пикников. За мостом, через сотню-другую ярдов, речка впадает в большой пруд. Я вижу, там стоят люди. Вижу, что они там рыбачат.

Столько воды так близко от дома.

Я говорю:

– Зачем вам было ездить так далеко?

– Не выводи меня, – говорит он.

Мы сидим на лавочке, на солнцепеке. Стюарт открывает нам пиво. Говорит:

– Расслабься, Клэр.

– Было сказано, что они невиновны. Что они сумасшедшие.

Он говорит:

– Кто? – Он говорит: – О чем ты?

– Братья Мэддокс. Они убили девушку, ее звали Арлин Хабли, в тех местах, где я выросла. Отрезали ей голову и выбросили тело в реку Кле-Элум. Это случилось, когда я была совсем девочкой.

– Ты меня выведешь, – говорит он.

Я смотрю на речку. Я там, с открытыми глазами, лицом вниз, уставилась в мох на дне, мертвая.

– Не понимаю, что с тобой, – говорит он по пути домой. – Ты меня выводишь с каждой минутой.

Сказать ему мне нечего.

Он пытается сосредоточиться на дороге. Но все время поглядывает в зеркало заднего вида.

Все он понимает.

Стюарт уверен, что в это утро дал мне поспать. Но я проснулась задолго до звонка будильника. Лежала на другом краю кровати, подальше от его волосатых ног, и думала.

Он отправляет Дина в школу, а потом бреется, одевается и уходит на работу. Дважды он заглядывает и покашливает. Но я не открываю глаз.

На кухне нахожу от него записку с подписью «Люблю».

Завтракаю в закутке, пью кофе и кладу на записку свое кольцо. Смотрю на газету, кручу ее на столе так и этак. Потом придвигаю ее ближе и читаю, что там написано. Пишут, что труп опознан. Но для этого потребовалось его обследовать, что-то в него воткнуть, что-то вырезать, что-то измерить, что-то снова вложить внутрь и зашить.

Я долго сижу с газетой в руках и думаю. Потом звоню в парикмахерскую, записываюсь к мастеру.

Я сижу под сушкой с журналом на коленях, протянув руку Марни, которая делает мне маникюр.

– Мне завтра на похороны, – говорю я.

– Я так сочувствую, – говорит Марни.

– Это было убийство, – говорю я.

– Это всего хуже, – говорит Марни.

– Мы были не слишком близки, – говорю я. – Но сама понимаешь.

– Все сделаем в лучшем виде, – говорит Марни.

Вечером я стелю себе на диване, а наутро встаю первой. Ставлю воду и варю кофе, пока он бреется.

Он появляется на пороге кухни, полотенце на голых плечах, прикидывает, что к чему.

– Вот кофе, – говорю. – Яичница будет через минуту.

Я бужу Дина, и мы едим втроем. Всякий раз, когда Стюарт смотрит на меня, спрашиваю Дина: еще молока, еще тоста и т. п.

– Я тебе сегодня позвоню, – говорит Стюарт на пороге, открывая дверь.

Я говорю:

– Меня, наверное, сегодня не будет дома.

– Ладно, – говорит он. – Конечно.

Я тщательно одеваюсь. Примеряю шляпу, смотрю на себя в зеркало. Пишу записку Дину.

Солнышко, мама будет занята днем, но подойдет позже. Будь дома или на дворе, пока кто-нибудь из нас не вернется.

Люблю,

Мама

Я смотрю на слово «люблю», а потом подчеркиваю его. Потом вижу «на дворе». Это одно слово или два?

Еду по сельской местности, между полей овса и сахарной свеклы, мимо яблоневых садов и коров на пастбищах. Потом все меняется: скорее хибары, чем фермы, вместо садов – лес. После – горы, а справа, далеко внизу, иногда виднеется река Начес.

За мной пристраивается зеленый пикап и не отстает много миль. Я раз за разом сбрасываю скорость в неподходящий момент в надежде, что обгонит. Потом жму на газ. Но тоже в неподходящее время. Вцепляюсь в руль до боли в пальцах.

На длинном открытом куске дороги пикап меня обходит. Но сперва немного едет рядом, за рулем – короткостриженый мужчина в синей рабочей рубахе. Мы оглядываем друг друга. Потом он машет рукой, жмет на клаксон и проезжает вперед.

Я сбрасываю скорость, выискивая местечко. Съезжаю с дороги и глушу мотор. Внизу, под деревьями, слышно реку. Потом слышу, как возвращается пикап.

Я запираю дверцы и поднимаю стекла.

– Ты в порядке? – говорит мужчина. Стучит в стекло. – У тебя все хорошо? – Он облокачивается на дверцу и придвигает лицо к стеклу.

Я не свожу с него глаз. Не представляю, что еще мне делать.

– У тебя там все в порядке? Ты чего вся задраилась?

Я мотаю головой.

– Опусти стекло. – Он качает головой, смотрит на дорогу, потом снова на меня. – Опусти сейчас же.

– Я вас прошу, – говорю я. – Мне нужно ехать.

– Открой дверь, – говорит он, как будто не слышал. – Ты там задохнешься.

Он смотрит на мою грудь, на мои ноги. Точно знаю, что смотрит.

– Эй, лапочка, – говорит он. – Я ж только помочь хочу.

Гроб закрытый и опрыскан цветочными дезодорантами. Орган начинает играть, едва я сажусь. Входят люди, рассаживаются. Вот какой-то паренек в клешах и желтой рубашке с короткими рукавами. Открывается дверь, и входит семья, вместе направляются к занавешенным местам сбоку.