Мириады миров - Коллектив авторов

А человеческие глаза наливались тоской. И тогда они отходили, смущенные, ведь человек страдал – оттого, что не может помочь голодной бездомной кошке. Армия Спасения была в растерянности.

* * *

Миррана Каммиата, втиснувшись на подоконнике между цветочными горшками, вылизывала заднюю лапу. Было грустно. Хозяйка, Анастасия Григорьевна, вернулась из магазина чуть не плача. Кассирша облаяла. Вечно они торопятся, молодые. А старая бабка с трешками, которыми выдали пенсию, возится, считает их, путается. И пенсия тает – глазом не успеешь моргнуть. Рыбы дешевой уж не найдешь…

Миррана Каммиата с урчанием вгрызлась в шерсть, словно у нее блоха, как у настоящей кошки. Хозяюшка, милая, не нужно рыбы, я и кашки поем, и булочки; ты только не огорчайся.

– Ох, девочка моя… – вздохнула Анастасия Григорьевна. – Горе мне с тобой. Чем же кормить-то?

Миррана Каммиата спрыгнула с подоконника и стала тереться о хозяйкины ноги – распухшие, в уродливых черных венах. Великие боги, как она вообще ходит?

– Кушать хочешь? Сейчас я тебе, девочка, кошечка… что-нибудь… Бедная ты моя…

Миррана Каммиата поднялась на задние лапы, уцепилась передними за хозяйкину юбку. Хозяюшка, не жалей! Не жалей ты меня, пожалуйста. Ведь это я должна любить и жалеть тебя – старую, немощную, одинокую. Я здесь, чтобы греть твои ноющие ноги, чтобы рассказывать тебе свои сказки, доставать укатившуюся под шкаф катушку ниток, подносить в зубах пузырек с лекарством, если тебе станет плохо…

– Умница, – улыбнулась хозяйка. – Понимаешь: баба Настя без еды не оставит. Да уж пойдем, дам тебе. Наголодалась на помойках-то… Кто ж тебя выбросил? Ох, люди, никого не жалеют.

На кухне Миррана Каммиата опять вспрыгнула на подоконник и выглянула во двор. Там, у мусорного контейнера, сидели рядком три кошки. Одна – обычная, две – из Армии Спасения. Миррана Каммиата выгнула спину и победно распушила хвост, махнув им, как флагом. Те, снизу, подали знак: счастливица, поздравляем! Она скребнула лапкой по стеклу и соскочила на пол.

Хозяйка накрошила в блюдце кусочки булки и полила водой, в которой вчера варилась сосиска.

– Кушай, девочка моя, кушай. Одна ты у меня…

А во дворах, в скверах, на улицах ждали и надеялись кошки.

Где вы, люди, – те, кому мы нужны?

Двадцать первый век; много лет спустя. Все еще живем – и не так уж скверно.

А как, по-вашему, мы выжили ТОГДА?

Я БУДУ ЛЮБИТЬ ТЕБЯ…

Жемчужная дымка приглушала свет полуденного солнца. Небо, пронзительно-синее с утра, выцвело и стало бледно-голубым. Пожелтевшие лиственницы казались медовыми, безлюдные дорожки старого парка были запорошены их мягкой хвоей.

С севера наползали серые тучи; осень вздохнула порывом холодного ветра.

Зябко вздрогнув, Он заботливо коснулся Ее плеч.

– Как ты?

Она молчала. В молчании угадывалась нежность и необъяснимая тоска.

– Я люблю тебя, – прошептал Он, целуя Ее нежную щеку.

На щеке лежало пятнышко солнечного света. Свет и тепло уходящего лета. Последняя, прощальная ласка.

На волосы Ей упала хвоинка, следом еще – лиственницы одаривали своим золотом землю, замшелые каменные скамьи, на которых давно никто не сидел, и двоих влюбленных. Мягкие иглы лежали на Ее небрежно сколотых, готовых рассыпаться белых локонах. Локоны были теплые и, казалось, светились. Да: летний свет и тепло таились в Ее волосах, в печальном лице, во всем Ее теле – в изящной шее, округлых плечах, в тонких пальцах… Пальцы просвечивали, когда на них падал солнечный свет, и Он любил касаться их и поглаживать.

На небе осеннее солнце пряталось в дымку, а наплывающие тучи съедали жемчужную голубизну.

– Я буду любить тебя всегда, – шепнул Он, целуя прохладную кожу под маленьким ушком, на которое спадал завиток белых волос. – Всегда! – повторил Он, точно поклялся. – Даже после смерти.

Грустная улыбка тронула Ее губы. Или же ему почудилось, и Она вовсе не улыбнулась, а лишь подумала: «Что ты знаешь о смерти?» Он всегда с легкостью угадывал Ее мысли. А потом Она молча ответила: «Я тоже тебя люблю».

Он вздрогнул – то ли от стылого вздоха неожиданной осени, то ли от предчувствия беды.

Тучи подбирались к солнцу, дымка сгущалась. Лиственницы потускнели и беззвучно роняли хвою – скорбные прощальные дары.

– Ты не уйдешь? – спросил Он тревожно.

«Это ты уйдешь от меня», – отозвалась Она. Спадающий на ухо белый завиток остывал, но бледная щека помнила солнечный луч, еще недавно даривший жизнь и тепло.

– Я тебя не покину!

Она молчала. И размышляла о том, что Он нарушит слово. Как Она может так о Нем думать?

– Как ты можешь? – упрекнул Он печально, целуя милую ямку под горлом, пытаясь согреть остывшую кожу.

«Я знаю».

Откуда Ей знать? Ведь лиственницы еще никогда так щедро не сыпали хвою… Какая Она красивая с этими иглами на волосах!

– Ты самая красивая, – шепнул Он восхищенно. – Единственная моя.

Порыв студеного ветра смел наземь несколько драгоценных золотых игл.

Он обнял любимую, пытаясь укрыть от дыхания неизвестной беды. Как защитить Ее от того, что несет с собой ветер?

– А я? – спросил Он, чтобы не молчать. – Я у тебя – единственный? – Глупый вопрос. Кроме них, здесь больше нет ни души. И все же Он повторил: – Единственный? Скажи мне.

«Нет», – призналась Она.

– Как это – нет? – Он не поверил и отшатнулся. Это было невозможно, немыслимо! – Нет?!

Налетевший ветер злобно бросил Ей в лицо пригоршню игл.

Он ощутил, что Ей больно. И холодно. Ее кожа сделалась ледяной. Она виновато попросила: «Прости», – и Он не колеблясь простил… неверность? Или нечто иное?

«Ты ничего не знаешь о смерти», – подумала Она торопливо, и Он вынужден был согласиться.

Что такое смерть? Ее измена?

– Я все равно тебя люблю, – сказал Он, и Его слова были правдой. – И я тебя не оставлю.

Она не возразила, но Он понял, что любимая Ему не верит. И Она почему-то права.

Он обнял ее, как мог крепко, целуя лицо, плечи, руки; Он целовал Ее и клялся в любви, и дрожал от сырого студеного ветра, и в его острых сухих поцелуях уже не было летнего тепла, но еще тлели жизнь и любовь. Ее неподвижное лицо было холодным, тонкие белые пальцы не просвечивали под солнцем. Она дрогла под ветром, и Он неожиданно понял, что не в Его силах укрыть Ее и согреть в объятиях. Быть может, это и есть смерть – когда не можешь уберечь любимую?

«Я любила тебя всю твою жизнь», – подумала Она с горькой нежностью.

– Ты будешь любить после смерти? – прошептал Он, замерзая.