Мириады миров - Коллектив авторов

class="p1">Было установлено, что куберта покинута, но она была слишком полна муравьями, чтобы можно было перевезти на ней людей; решили взять ее на буксир. Лейтенант пошел на нос, чтобы взять и укрепить канат, а люди в лодке встали и приготовились помогать ему. Глаза Холройда искали шлюпку.

Ему все больше и больше начинало казаться, что на куберте идет какая-то значительная, хотя незаметная и скрытая, деятельность. Он заметил, что значительное количество гигантских муравьев – они, казалось, имели по нескольку дюймов в длину – перебегало из одного темного пункта в другой. По открытым местам они двигались не колоннами, а развернутыми рассыпными линиями, странно напоминающими перебежки современной пехоты, наступающей под огнем. Многие укрывались под одеждой мертвеца, а у спуска, через который Да-Куна должен был вскоре пройти, собрался целый муравейник.

Холройд не заметил, как они бросились на лейтенанта, но не сомневался, что нападение было произведено согласованно. Вдруг лейтенант начал кричать, ругаться и топтать ногами. – Меня ужалили! – крикнул он, обратив в сторону Гэрилльо полное ненависти и упрека лицо.

Затем он исчез за бортом, упал в лодку и сразу погрузился в воду. Холройд услышал плеск. Три человека из лодки вытащили его и подняли на борт. В ту же ночь он умер.

III

Холройд и капитан вышли из каюты, в которой лежало распухшее и скорченное тело лейтенанта, и остановились на корме канонерки, глядя на зловещее судно, которое они тащили за собой. Ночь была темная, душная, освещаемая лишь призрачным мерцанием зарниц. Куберта – смутный черный треугольник, – колыхаясь, двигалась по следу канонерки; паруса ее висели, болтаясь; черный дым из трубы канонерки, то и дело освещаемый искрами, струился над качающимися мачтами.

Мысли Гэрилльо неуклонно обращались к нелюбезным словам, который лейтенант произнес в жару своей предсмертной лихорадка:

– Он сказал, что я убил его! – протестовал он. – Это просто нелепо! Надо же было кому-нибудь подняться на борт? Не можем же мы, в самом деле, бежать от этих проклятых муравьев, как только они покажутся?

Холройд ничего не ответил. Он думал о дисциплинированном нападении, произведенном этими маленькими существами на освещенных солнцем голых досках.

– Он должен был подняться туда, – твердил свое Гэрилльо. – Он был укушен при исполнении своего долга. На что он может жаловаться? Я убил его!.. Просто бедный малый сошел с ума… Он был не в себе. Как он раздулся от этого яда… Брр…

Наступило долгое молчание.

– Мы потопим эту лодку… сожжем ее.

– А потом?

Этот вопрос привел Гэрилльо в ярость. Плечи его поднялись, руки распростерлись, образуя прямой угол с туловищем.

– Что же тут можно сделать? – сказал он, и голос его поднялся до злобного визга. – Во всяком случае, – продолжал он мстительно, – вcex муравьев до единого на этой куберте я сожгу живьем.

Холройд был в неразговорчивом настроении. Отдаленные вопли обезьян наполняли знойную ночь зловещими звуками; по мере того как канонерка приближалась к таинственным, мрачным берегам, к этой симфонии прибавлялось угнетающе громкое кваканье лягушек.

– Что тут можно сделать? – повторил капитан после паузы и вдруг, сделавшись сразу деятельным и свирепым, забогохульствовал и решил сжечь «Санта Розу» без дальнейших проволочек. Все на борту обрадовались этой мысли и с усердием принялись помогать. Они втащили канат, спустили лодку, подожгли судно паклей и керосином, и куберта весело затрещала и запылала среди необъятности тропической ночи. Холройд следил за желтым пламенем, поднимавшимся на фоне сплошной черноты, и за багровыми вспышками зарниц, появлявшихся в исчезавших над верхушками леса, обращая людей на мгновение в силуэты. Кочегар стоял за ним, тоже наблюдая. Он был взволнован до глубины своих лингвистических познаний…

– Sauba хлоп, хлоп, вся полопалась, – сказал он и громко расхохотался.

Но Холройд думал о том, что эти маленькие существа там на палубе тоже обладают глазами и мозгом.

Все это производило на него впечатление чего-то очень нелепого и неправильного. Но что тут можно сделать?… Этот вопрос с новой силой возник перед ним на следующее утро, когда канонерка пришла, наконец, в Бадаму.

Это местечко, с покрытыми тростниковыми крышами хижинами и навесами, с обросшим ползучими растениями сахарным заводом, маленькой пристанью из строевого, леса и тростника, казалось таким мирным в утреннем зное; людей не видно было и следа, а муравьи были слишком малы, чтобы их можно было заметить на таком расстоянии.

– По-видимому, все люди ушли, – сказал Гэрилльо. – Но все-таки мы сделаем одну вещь: мы начнем гикать и свистеть.

Итак, Холройд загикал и засвистел. Но вскоре капитан ощутил прилив сомнений самого мучительного свойства.

– Мы можем проделать еще одну штуку, – сказал он вскоре.

– Что именно? – спросил Холройд.

– Снова погикать и посвистеть.

Так они и сделали.

Капитан шагал по своей палубе и жестикулировал, обращаясь к самому себе. В его голове, казалось, было много планов. С губ срывались отрывки речей: он словно обращался то по-испански, то по-португальски к какому-то воображаемому общественному трибуналу. Опытное ухо Холройда уловило что-то насчет боевых припасов. Гэрилльо перешел вдруг на английский язык.

– Дорогой Холройд! – воскликнул он, – ну что тут можно сделать?

Они сели в лодку, взяли полевые бинокли и подъехали вплотную к берегу, чтобы осмотреть место. Они увидели множество больших муравьев, облепивших край грубо сколоченной пристани. Спокойные позы насекомых внушали мысль, будто они наблюдают за людьми. Гэрилльо попробовал, без всякого успеха, выстрелить в них несколько раз из револьвера. Холройду показалось, что он различил странные земляные работы, тянувшиеся между ближайшими домами; это могло быть работой насекомых, завоевавших человеческие поселения. Наблюдатели проплыли мимо пристани и заметили лежавший невдалеке человеческий скелет без всяких признаков мяса, – очень яркий, чистый и блестящий. Они молчали, рассматривая его…

– Я должен, однако, беречь жизнь своих людей! – сказал вдруг Гэрилльо.

Холройд повернулся и уставился на капитана, медленно соображая, что под названием людей он подразумевает помесь рас, из которой состояла его команда.

– Высадить партию на берег?… Невозможно, совершенно невозможно! Они будут отравлены, они распухнут и умрут, обвиняя меня… Это совершенно невозможно! Если уж высаживаться, то я должен один… Один, в толстых сапогах, крепко держа себя в руках… Быть может, я останусь жив. Или еще – я могу не высаживаться. Не знаю, не знаю…

– Вся эта штука, – сказал вдруг Гэрилльо, – придумана для того, чтобы поставить меня в дурацкое положение. Вся штука в этом!

Они объехали кругом, осмотрели чистый белый скелет с различных пунктов и вернулись в канонерку. Тут нерешительность Гэрилльо приняла ужасающие размеры. Днем он приказал развести пары, и канонерка двинулась вверх по реке с таким видом, точно она собиралась спросить у кого-то о