Лягушки - Владимир Орлов

— Объясню. Объясню! Но не сейчас. Потом, — сказал Ковригин. — А сейчас мы с Леной зверски голодные с дороги. Холодильнику нас, как я помню, пустой. Придётся сейчас выскочить в какое-нибудь кафе. Или в магазин.

— То есть ты намерен выставить нас из дома, — сказала Антонина, — так ничего и не объяснив?

Губы её снова дрожали.

— Ну, почему выставить? — воскликнул Ковригин. — Но мы и впрямь устали и голодны. Приглашаю и вас с нами в ресторацию. Хотя бы и в ливанскую. Она в соседнем переулке. А от объяснений сегодня увольте.

— Я могу обойтись стаканом чая, — сказала Хмелёва. — Заварка наверняка в доме найдётся. Зачем, Саша, обижать людей…

— А я не могу обойтись стаканом чая! — раздражённо заявил Ковригин. — И ни в чём оправдываться сейчас не желаю! Ко всему прочему нам завтра рано вставать!

— Почему?

— В ЗАГС идти с утра! В ЗАГС! Ты что — забыла? Или передумала?

— К чему такая спешка? — спросила Антонина.

— А к тому, — тихо, будто успокоив себя, произнёс Ковригин, — а к тому, что Елена Михайловна ждёт ребёнка.

Словами этими удивил и Антонину, и себя, и Елену Михайловну. Одна лишь подруга Ирина немедленно поинтересовалась:

— От кого?

— От Тушинского вора, — сказал Ковригин, — от Лжедмитрия Второго.

— Сразу от двоих? — Ирина уста свои не смогла сомкнуть.

— От одного, — сказал Ковринин.

Ирина задумалась. Похоже, выискивала в памяти нечто забытое и смутно известное. Но не выискала. И сегодняшние тушинские воры и лжедмитрии не приходили ей в голову.

— Сашенька шутит, — сказала Хмелёва. Ковригин напрягся. Но и интересно ему было: что возьмёт да и выкинет сейчас Хмелёва?

— Шутит Сашенька, — повторила Хмелёва. — Никакой он не Тушинский вор и, стало быть, не Второй Лжедмитрии.

То есть этими словами ожидание ребёнка Хмелёвой как бы потверждалось, а он, Александр Андреевич Ковригин, признавался (или "принародно" был объявлен) отцом этого самого ожидаемого ребёнка. Замечательно! Но вдруг и вправду Хмелёва беременна? Вот тебе и ква-ква! Барышня еще в Синежтуре обязана была объявить ему об этом. А стало быть, и предупредить об усложнении условий её же житейской задачи. Но теперь он имел причину отменить экстренные походы в ЗАГС и в милицию за пропиской. Или всё же стоило ему и дальше вляпываться в приключение?

— Да, дарлинг Тони, — протянула как бы в печали подруга Ирина, — твой братец этак потеряет всю квартиру…

— Давайте завершим обсуждение чужой для вас ситуации, — сердито произнёс Ковригин. — В особенности натощак.

— Согласна, — сказала Хмелёва.

"Согласна"! С чем она согласна? Во что втягивает его, Ковригина, эта лицедейка? Но сам-то он кто в этой истории? Увлёкшийся женщиной отрок (а в его возрасте — дурак) или азартный игрок (не исключено, что и охотник), задремавший было в сидениях над книгами и архивными листами?

Разберёмся. Позже разберёмся.

— Да, Ирина, — сказала Антонина. — Мы здесь лишние. И не только лишние, но и, как объявлено, чужие. А потому, Саша, я оставляю ключи от твоей квартиры. Держать мне их нет теперь никакой необходимости. А на письменном столе уже лежит твоя бумага с заявлением в правление садоводов о передаче мне всех твоих дачных прав и полномочий. Мне в этих правах и полномочиях нет нужды. Извини за то, что бестактно проявила беспокойство из-за твоей… из-за твоего отъезда. И счастливо. Совет вам с Еленой Михайловной да любовь. И не провожай меня до двери…

32

Ковригин присел на стул у письменного стола.

Только теперь ощутил, как устал за день.

"Какая же я скотина! — думал. — Обидел самого близкого мне человека! Шваброй бы погнать из дома эту синежтурскую красавицу и броситься за Антониной! Но куда же её погнать?"

— Александр Андреевич, — рука Хмелёвой нежно легла на голову Ковригина, снять её Ковригин не нашёл сил, а надо было бы, — вы расстроились. Из-за меня… А сестра у вас хорошая… И какая в ней порода…

А я… Как всё дурно вышло… Надо было мне сразу устроиться в какой-нибудь гостинице…

— Жалеть о чём-либо поздно и бессмысленно, — сказал Ковригин. — Это я пригласил вас в свой дом, и располагайтесь в нем хозяйкой. Но, конечно, если вам здесь некомфортно, и этому имеются причины, то сейчас же могу сопроводить вас и в гостиницу…

— Что вы, Александр Андреевич, — воскликнула Хмелёва, — мне здесь комфортно!

Руку нежную свою, возможно, уловив ощущения Ковригина, она при этом с его головы убрала.

— Ну и ладно, — буркнул Ковригин. — А порядок мы наведём вместе. После ужина. Единственно о чём хочу спросить… Это важно… Для вашего… Для нашего с вами дела… Вы действительно ждёте ребёнка?

— О чём вы говорите, Александр Андреевич! — рассмеялась Хмелёва. — Это же вы придумали! А я поддержала вашу игру.

— Ну да, — пробормотал Ковригин, — Ну да…

— Ребёнок мне сейчас вовсе ни к чему, — сказала Хмелёва. — Но теперь можно и я задам вам вопрос?

— Естественно…

— А ваше объявление о том, что вы женитесь на мне и утром поведёте меня в ЗАГС, тоже игра?

Ковригин заговорил не сразу. Сказал:

— Нынешний случай — весь игра. Для вас, возможно, чрезвычайно серьёзная игра, для меня — подыгрыш, надеюсь, дающий повод для развлечения. Я человек увлекающийся и, мягко сказать, не идеальный. Часто и неразумный. Сюжет и правила вашей игры, с преображениями в китаянку в частности, мне неизвестны. Если пожелаете, объявите мне о них, если не пожелаете, ну и ладно. Сам выстрою догадки. Если вас устраивает мое предложение завтра же отправиться в ЗАГС, а у вас, как я понял, возникла необходимость немедленно решить формальности, то завтра и отправимся. Тем более что штампы в паспортах нам в Москве поставят не раньше, чем через полтора месяца. А потом начнутся тяготы с пропиской. Другие варианты, то есть варианты с другими женихами, так их назовём, ещё более затянут дело. Или необходимость в поспешности ваших действий отпала?

— Нет, не отпала, — сказала Хмелёва.

— Ну и отправимся завтра с заявлением…

— Это вы не ради меня… — печально произнесла Хмелёва.

— Что значит, не ради вас? — удивился Ковригин.

— Это вы из-за неё…

— Из-за кого?

— Из-за сестры своей Антонины… Она вам дорога, но что-то между вами происходит, вот вы и разыграли перед ней номер с обязательностью женитьбы на беременной женщине… А вы ведь ещё час назад и не помышляли о какой-либо женитьбе, то есть о собственной несвободе, да ещё и с хлопотами о прописке чужого человека на своей суверенной территории, вы лишь обещали, возможно без всякой охоты, способствовать моей затее… И вдруг такой поворот… Конечно, эта женщина, дизайнерша, вас раздражала и подзуживала, бестактная, с амбициями, вам неприятная и неизвестно кто при вашей сестре…

— Вы, Лена, наблюдательны, — сказал Ковригин.

— Многие из артистов, на радость режиссёрам и администрации, глупы или глуповаты, — сказала Хмелёва, — но в наблюдательности нам не откажешь.

— И что же вас теперь опечалило?

— То, что вы ввели в заблуждение сестру. То, что вы сами находитесь сейчас в сомнениях, как бы от меня отвязаться, не потеряв при этом лица.

— Ну, это мои дела, — хмуро сказал Ковригин.

— Не только ваши, Александр Андреевич, — покачала головой Хмелёва, — но и мои…

— Вот что, Лена, — сказал Ковригин, — нам надо всё же перейти на "ты". А то получается, что мы дурачили людей, или сами дурачились, а когда они ушли, между нами возникла дистанция холодного расчёта. А во мне, поверьте… а во мне, поверь, нет сейчас холодного расчёта. Сплошная житейская импровизация. И нет корысти. Какие тут могут быть корысти!

— А во мне, Саша, — сказала Хмелёва, — есть и расчёт, и корысть, но нынче они в наших с тобой отношениях на глубоком дне Тускароровой впадины, или какие там ещё есть бездны в Тихом океане, и пусть они там и останутся. Хотя бы сегодня и завтра. Но мне неловко, стыдно даже, подлой я себя готова признать из-за того, что вынуждаю тебя к поступкам мушкетерским. И давай договоримся: я приму только те твои решения, какие будут для тебя искренними и приятными. И уж, конечно, не опасными.

— Первое такое искреннее решение, — сказал Ковригин, — созрело столетие назад. Немедленно отправиться ужинать. А там посмотрим…

— Согласна, Сашенька, — сказала Хмелёва. Чтобы, пусть и на время, придавить в себе мысли о серьёзном, Ковригин взялся обсуждать с Хмелёвой, в какое сытное заведение им стоит пойти. Но прежде был обговорен вечерний наряд прибывшей в мегаполис провинциалки. Узнав о том, что Хмелёва не забыла в Синежтуре платье британской принцессы, Ковригин обрадовался и стал уговаривать Елену Михайловну, Леночку, удивить публику именно этим платьем. Но Хмелева отчего-то нахмурилась, сказала нет, потом добавила: "Это платье может быть опознано". Почувствовав недоумение Ковригина, она объявила, что это платье никак не для ресторана, а вот завтра, в ЗАГС, она, пожалуй, его наденет. Названный прежде ливанский ресторан она не одобрила, а вот предложенный ей духан у Никитских ворот с кавказскими блюдами вызвал её воодушевление. "Раньше там был знаменитый "Эльбрус", — просветил Хмелёву Ковригин. — А рядом театры — Розовского, "Геликон-опера", ГИТИС и Консерватория". Отчего-то думал, что Хмелева сейчас же воскликнет радостно: "Ого!", но она отнеслась к его сведениям холодно, зато поинтересовалась, танцуют ли в кавказском духане или не танцуют. А Ковригин и не помнил, танцуют там или не танцуют, давно не заходил в заведение, обозванное им духаном. Сам же никакого желания приглашать даму, условно говоря, на тур вальса (какие нынче вальсы!) не имел. И потому, что устал. И потому, что будто опасался сейчас прикосновений к женщине, какую обещал завтра отвести в ЗАГС. Даже под руку её на улице не взял. "С чего бы вдруг? — удивлялся себе Ковригин. — Отчего такие странности?". Ну да, сообразил Ковригин, завтра поход-то в ЗАГС будет с заявлением по поводу фиктивного брака, и надо соблюдать эту фиктивность. Однако понимал, что и без этой глупейшей ситуации с фиктивным браком, и в случае совершенно независимого друг от друга их с Хмелёвой существования он заробел бы и маялся бы в несвободе действий. Это его озадачивало. Впрочем, он соображал, к чему всё идёт. А потому и старался не подбирать своему состоянию словесные определения.