Камень - Борис Вячеславович Конофальский

которой мелькнёт один раз в их жизни. Пусть они тебя и запомнят таким: грязным, в дурацких обмотках, вооружённым до зубов. Ты сейчас как раз такой, каким и положено быть легенде.

Горохов не согласен, но не хочет с нею спорить, вернее, у него просто нет сил, эта новость про грибок выжгла его изнутри. Он просто утомлён. Он смотрит на её странную маску и просто спрашивает:

- А ты без этой штуки можешь обойтись?

- Без маски? – она прикасается к маске, поправляет её. – Могу, но недолго, мне нужен дополнительный кислород.

«Кислород? Зачем ей кислород? Кислородом обычно дышат те, у кого лёгкие сильно поражены грибком».

Андрей Николаевич видел таких в больницах. И он продолжает:

- Если можешь, то снимай.

- Могу, но имей в виду… Это тебе не понравится.

- Ты мне давно уже не нравишься, - замечает уполномоченный.

И тогда Людмила Васильевна привычным, лёгким движением отсоединяет трубки, идущие к маске, а затем снимает и её саму.

Глава 39

Что это? Неужели это та красивая женщина, которую он видел несколько месяцев назад.

«Не верь глазам своим!».

Сначала Горохов подумал, что нижняя часть её лица полностью обезображена проказой. Но этого не может быть… Проказа изменяет человека годами. А тут и полгода не прошло. Нет, это точно не проказа. От проказы на лице образуются непроходящие синяки, но у Людмилы кожа была почти белой. Просто под нижней губой у неё был большой отёк, уродующий лицо. Из-за него её речь была не совсем естественной. И щёки заметно потяжелели, обвисли. На висках и под носом отчётливо проступают сосуды. А ещё отёки под глазами.

- Что? – спросила она, чуть пришепётывая. – Некрасиво, да?

- О, - несмотря на страшное известие, он находит в себе силы пошутить. – У тебя ещё и что-то с дикцией.

Только глаза её остались прежними, ими-то она словно прожигает его. Смотрит внимательно.

- Ты, что, болеешь? – интересуется уполномоченный уже серьёзно. Честно говоря, его поразил её вид, эта женщина всегда была эталонной красавицей. Теперь же нижняя отёчная часть лица её просто уродует до неузнаваемости. – Что это за болезнь?

- Это не болезнь, - говорит она и, беря большой вилкой с красивого блюда солидный кусок отбивной из варана, спрашивает: - Тебе варана или, может быть, птицу? Тут есть и филе дрофы, и козодой, жаренный целиком в чесноке.

- Козодоя.

Женщина сбрасывает с вилки мясо и из-под крышки достаёт ещё теплую, коричнево-оранжевую от специй половинку тушки птицы, кладёт ему её в тарелку целиком. Туда же кладёт красивые кусочки чёрного маринованного кактуса, ложку чуть обжаренных яиц термитов и достаёт из-под салфетки и кладёт на маленькую тарелочку небольшой хлебец. Люсичка всё это делает весьма умело. И не снимая перчаток. Скорее всего, не хочет показывать ему свои руки.

Тарелка Горохова выглядит очень красивой. Не зря Люсичка владела рестораном. Но он смотрит не в тарелку, Андрей Николаевич смотрит на Людмилу Васильевну не отрываясь, и её это, кажется, раздражает.

- Горохов, так рассматривать людей неприлично, - она проходит и садится за стол напротив него, тоже берёт что-то из еды и кладёт себе в тарелку, - если будешь так пялиться на меня, я снова надену маску.

Нет, не наденет. Тогда она не сможет есть. И пить.

- Если это не болезнь… Что с тобой происходит? – наконец спрашивает уполномоченный.

- В следующий раз, когда мы увидимся, со мною будет всё в порядке, – обещает Люсичка. И добавляет едко: – Скорее всего, ты меня не узнаешь, но это ничего, я тебе с удовольствием напомню сегодняшнюю нашу встречу. Если сама её не забуду.

Женщина говорит какими-то загадками. Он её не совсем понимает. И тут до уполномоченного доходит:

- А… Так ты собираешься… не знаю, как у вас это называется… перейти в новое… создать себе новое тело?

- У нас это называется поменять корпус, – поправляет его Люсичка.

- Ну конечно… Поменять корпус… А людей, что пойдут на какие-то там нужные для этого дела клетки, ты уже нашла? – интересуется уполномоченный.

- Они давно уже в конверторе, сепаратор уже заканчивает отделение СК от общей плазмы, через пять-шесть дней всё будет готово, и я смогу лечь в ванну, - подчёркнуто спокойно отвечает Людмила Васильевна.

- И встанешь из неё молодой и красивой, – заканчивает за неё Андрей Николаевич.

- Да, я встану из неё молодой и красивой. Брюнеткой… Горохов, тебе нравятся брюнетки? Такие яркие… С хорошей грудью, с бёдрами, с красивой попой? И с синими глазами, – она говорит это с некоторым вызовом.

Он пожимает плечами:

- Да мне все нравятся, – и интересуется: - И то, что для этого… для того, чтобы продлить твою молодость на пятнадцать лет, чтобы сделать из тебя брюнетку с бёдрами, кажется, придётся переработать на какие-то там белки и клетки двух человек? – уточняет Горохов.

- О чём ты? – она как-то нехорошо смотрит на него.

- Ну, тебя это не смущает?

- Что смущает? – ее изуродованное лицо искривляется ещё больше. – Горохов…, - женщина укоризненно качает головой. - Забавно слышать подобные вопросы именно от тебя. От профессионального убийцы, который за раз мог отправить в песок сразу семь молодых и здоровых мужиков, как это было в Губахе. Заметь, Горохов, я перерабатываю людей по необходимости и для своих нужд, а ты людей убиваешь пачками и оставляешь в песках, на радость мотылькам и прочим гадам. Я по необходимости, ты из социальных принципов или, может быть, за зарплату. Уж не знаю за что… Так что не тебе меня упрекать.

- Я не упрекал, я просто спросил, - Андрей Николаевич стал отрывать у хорошо прожаренной и прекрасно пахнущей птицы ножку. Хотя есть хотел не очень. И продолжил: – Интересно же знать, как это ощущается, что ради пятнадцати лет твоей жизни кто-то должен умереть.

- Точно это же я могу спросить и у тебя: как ты себя чувствуешь, получая свою немалую зарплату и премиальные после того, как кого-то нашёл и убил?

- Я себя чувствовал прекрасно, так как убивал конченых выродков. И их подельников.

- Я прошла три ступени на пути преломления, так что я, ложась в ванну, чувствую себя спокойно. Почти так же, как и ты. Потому что знаю, что я служу людям не меньше твоего. А может быть,